Мы все еще в седле, не правда ли?

Кони рвутся к горизонту, сбивая копытами в пыль иссохшие степные травы…

А в лицо нам – не ветер, но само время. И чем быстрее мы скачем вперед, тем стремительнее бегут прочь годы, десятилетия, века.

В век двенадцатый, век страшный и жестокий, героический и благородный. Как и любой другой, собственно.

Нашим героям явлено было знамение: посреди дня угасло солнце. Боги, быть может, хотели предупредить, уберечь от беды. Или же они гневались на людей. Но когда богам страшно, случаются и иные знамения.

И кто знает, что впереди?

Впереди – степь и рассвет…

Рассвело, словно не вечер был, а утро. Всадники, сгрудившиеся на переправе через Малый Донец, не торопились вести коней в воду. Ждали князя Игоря, словно он был способен защитить от страшного знамения в небесах или, по меньшей мере, раздвинуть воды, подобно Моисею. Только несколько черниговских ковуев, подчиняясь повелительному жесту Ольстина Олексича, перебрались, растревожив неспешное течение реки, на другой берег и отправились на разведку.

Солнце, едва не погибшее только что, оставалось у сторожи за правым плечом, там, где христианин мечтает увидеть своего ангела-хранителя, а язычник – нить судьбы, нерушимо связывающую его с миром богов.

Солнце разгоралось, как угли в не до конца затушенном кострище.

Игорь Святославич подъехал к дружине в окружении напуганных, а оттого еще больше настороженных гридней. Последним, уже за линией охраны, двигался Миронег, опустивший взгляд к луке седла.

Перед князем Игорем всадники расступались, очищая дорогу, и вскоре он оказался в центре полукруга, человеку суеверному напомнившего бы серп зловещего солнечного затмения.

– Видели? – спросил князь Игорь так тихо, что многие и не расслышали его. – Видели знамение?.. Понимаете, что оно значит?..

– Князь! – ответил кто-то из дружинников. – Не на добро знамение это!

– Братья и дружина! – сказал князь Игорь, и голос его окреп, зазвучал мощно, как во время боя. – Тайны Божьи известны немногим, а знамению этому Творец тот же, что и всему нашему миру. Что сотворено Богом – на добро нам или на зло, – ему ведомо, не нам! Что делать теперь будем, ответьте?!

– Не наше время для похода, князь, – загомонили дружинники и бояре.

Игорь Святославич взглянул на сына, князя путивльского Владимира. Тот сидел, выпрямившись в седле, как суслик на пригорке, и лицо юноши окаменело. В камне этом высечена была непреклонная решимость продолжать задуманное.

– Возвратиться прикажете? – спросил Игорь, оглядывая ряды дружинников. – Не то что копья не преломив с неведомым противником, но даже не увидев его? Не проведав, есть ли он вообще?

Глухой ропот был ответом князю. Воины понимали, что бесславное возвращение станет пятном трусости, которое не отмоешь всей последующей жизнью.

Трусом быть – страшно!

Но не ужасней ли пойти против воли богов?

– Если не бившись возвратиться, то срам будет пуще смерти, – продолжил князь Игорь. – А что касается божественной воли… Она высказана, спору нет! Только кто осмелится истолковать сказанное нам Божественным Создателем? И нам ли? Представьте, сколько людей видели знамение! Что же – оно всем сулит несчастье?!

Молчали воины, и князь Игорь не мог, хоть и пытался, разглядеть выражение глаз, скрытых за низко надвинутыми краями шлемов.

– Держать не могу, приказывать – тем более, – говорил Игорь Святославич склоненным шлемам, ладоням, ласкающим рукояти мечей и сабель, кольчужным перчаткам, пленившим черенки копий.

Говорил тому, что видел, потому что обязан был это сказать. Имеющий уши – да услышит! А имеющий душу – поймет и поддержит…

– Судьба так повернется – преломлю копье на краю поля Половецкого! – говорил князь Игорь. – С вами, сыны русские, или без вас голову сложить на Дону Великом придется или шеломом испить из реки!

Молчали мечи и шлемы. Молчала дружина.

– Как Бог даст, отец! – воскликнул князь путивльский Владимир и подвел коня ближе к Игорю Святославичу.

– Как Бог даст, – эхом откликнулся князь рыльский и тоже тронул поводья.

Медленно, неспешным шагом, как победители на ристалище, князья направились к броду. Дружинники расступались, и полумесяц распался на две неравные части, словно разрубленный невидимым клинком.

Только всплеск воды и храп лошадей нарушали вечернюю тишину.

Затем все громче стал слышаться металлический лязг. Это дружинники потянулись следом за своими князьями, решившись до конца разделить уготованную им судьбу. Срам страшнее смерти!

Вскоре русский берег Малого Донца опустел, и лишь следы кованых копыт выдавали недавнее присутствие войска.

Среди последних через реку переправился Миронег, все еще не поднимавший головы. Словно боялся взглянуть на солнце.

Только зачем же сразу предполагать худшее? Воин не должен бояться.

Но Миронег – не воин.

Весна выдалась жаркой, как никогда. Степь высохла, и зеленую траву можно было увидеть только на тенистых склонах оврагов и в редких березовых рощицах. Высохла и земля, копыта коней поднимали густые клубы пыли, кутавшие русских дружинников подобно погребальному савану.

Шли по ночам, выбирая утром удобное место стоянки, сторожи заранее выискивали безопасные урочища, близкие к источникам воды. К полудню под тенью деревьев, а то и просто в чистом поле вырастали походные шатры русского войска, окруженные по укоренившейся степной традиции сцепленными повозками обоза. И только боевые разъезды, подчиняясь приказу, вынуждены были терпеть дневной жар на открытом пространстве. Сталь кольчуг, казалось, обжигала даже через войлочную подкладку, не спасали и тюрбаны, намотанные поверх шлемов для предохранения от солнечного удара.

Миронег ехал без доспехов. Уступками предосторожности стали кожаная безрукавка, одетая на голое тело под кафтан, и аварской работы шлем с деревянной основой, не так сильно давивший на голову. Шлем, разумеется, прятался от солнца под большим, серым от пыли тюрбаном.

Лекарь замечал, как в последние дни его стал сторониться князь Игорь, единственный, кто раньше удостаивал не просто словом – беседой. Дружинники избегали лекаря, считая вслед за христианскими священниками, что все в руках Божьих и пытаться изменить Господний промысел самонадеянно, самое малое. Правда, Миронег знал и другое. После сечи раненые звали сначала мать, а затем лекаря. Только чернецы-монахи стремятся ускорить встречу с Создателем, да и то, как думал лекарь, только на словах.

Миронег держался на небольшом расстоянии от основного войска, между большей частью дружинников и боевым охранением.

Однажды его уединение оказалось нарушенным.

Уже не первый день неподалеку от Миронега кружил незнакомец в странных одеждах, похожих на ромейские, но тем не менее иных по покрою. Незнакомец был явным чужаком в свадебном кортеже Владимира Путивльского.

Когда темнело, дружинники, ехавшие в голове войска или на флангах, зажигали факелы, чтобы уверенно разбирать дорогу. Остальные ориентировались на огни, стараясь не забирать от них в сторону.

Свет в степи виден издалека, но это особо никого не тревожило. Половецкие следопыты по гулу земли, протестующей против жестоких ударов подкованных копыт, все равно узнают о приближении войска еще раньше. По степи звук идет быстрее света, это вам не физика, дорогие мои!

– Здесь страшные ночи, – сказал незнакомец, подъехав поближе к Миронегу. – Я чувствую свою полную беззащитность.

Незнакомец замолчал. Лекарь понимал, что тот выжидает, ответит ли собеседник или нет. Молчание в разговоре – лучшая оценка собеседника. Молчат, когда хотят выслушать, и молчат, когда не хотят говорить.