А Спинк сражался с математикой. На него было страшно смотреть. На лестничной площадке постоянно горела лампа – даже после того, как в казарме тушили свет. Спинк так хотел успешно сдать тест, что после отбоя тихонько пробирался на лестницу, прихватив с собой стул. Он вставал на сиденье, чтобы чуть больше света попадало на учебник, и снова и снова повторял методы решения уравнений. Утром он вставал с постели с красными глазами.

Фантастическая решимость Спинка сдать тест не ускользнула от Триста. Он лишь однажды обратился к нему, и его голос прозвучал почти доброжелательно.

– Мы видим, как ты стараешься, Спинк. И знаем, что ты мучаешься не только ради себя, но и для нас.

Мой друг поднял голову и, внимательно посмотрев на Триста, негромко ответил:

– Я не стану жульничать. Ни для кого.

И вновь погрузился в занятия. Он даже не повернул головы, когда Трист резко отодвинул стул и стремительно вышел из комнаты для занятий.

Даже если бы отчисление было единственной нашей проблемой, этого вполне хватило бы для уныния. Но у нас со Спинком имелись и другие причины для тревог. На следующий день после того, как моего друга перевели на испытательный срок, я впервые не получил письма от дяди. В тот же вечер я подробно написал ему обо всем, что произошло со Спинком. Ответ вновь не пришел, но это не слишком меня встревожило – я решил, что дяде необходимо время для размышлений. Когда же я не получил от него письма на третий день, мне стало страшно – наверное, он винит меня во всем, ведь только благодаря дружбе со мной Спинк попал в его дом и познакомился с Эпини. Что он теперь напишет моему отцу? Я пытался сохранять спокойствие и уверял Спинка, что дядин ответ просто задержался или он вовсе не получил моего письма. Но мой друг не больше меня верил в такие объяснения. И вот, когда до жутких экзаменов оставалось всего несколько дней и была дорога каждая минута, меня вызвали в кабинет начальника Академии.

Я торопливо шагал по заснеженной территории Академии, чувствуя, как от дурных предчувствий внутри у меня все сжимается. Предыдущей ночью выпал снег, но днем выглянуло солнце и превратило чистый белый покров в чавкающую под ногами грязь, а ближе к вечеру ударил морозец, и противную жижу прихватило тонким льдом. Я так торопился, что дважды поскользнулся и едва не упал. Поэтому, подходя к каменной лестнице административного здания, я заставил себя внимательно смотреть под ноги. И все же я заметил дядину карету, стоявшую неподалеку от входа. Мне стало совсем нехорошо. Что ж, скоро все выяснится.

Меня впустил Колдер, а затем молча проводил до кабинета своего отца. В его глазах я заметил насмешку. Ненависть к мальчишке вспыхнула во мне с новой силой, и я даже не поблагодарил его за то, что он услужливо распахнул передо мной дверь. Я успел заметить, что, закрывая за мной тяжелую створку, он оставил небольшую щель. Я шагнул вперед, отдал честь и застыл на месте, помня о том, что ухо Колдера почти наверняка прижато к этой щели.

Полковник сидел за своим столом. Дядя Сеферт – в удобном кресле, стоящем по другую сторону, но не прямо напротив хозяина кабинета, а чуть сбоку. На его лице было написано полнейшее спокойствие. Стит обратился ко мне:

– Твой дядя обеспокоен тем, что ты не писал ему в последние дни. Ты можешь объяснить свое поведение, кадет Бурвиль?

Полковник явно считал происходящее досадной ерундой, на которую он понапрасну тратит свое драгоценное время. Ему явно не терпелось вернуться домой и предаться заслуженному отдыху.

– Я отправляю письма дяде ежедневно, сэр. И я тоже встревожен тем, что вот уже три дня не получал от него ответных посланий.

Я увидел, как мой дядя выпрямился в своем кресле, но говорить ничего не стал. Половник Стит поджал губы.

– Хорошо. Похоже, мы разгадали эту маленькую загадку. Что-то случилось с почтой. Пропало несколько писем. Но я не вижу серьезных причин для беспокойства. Мне представляется, что не было никаких оснований для сегодняшнего столь позднего визита и вытребованной вами встречи с племянником. Должен заметить, что у меня сегодня был долгий и трудный день. Я растерянно молчал, но дядя быстро нашелся с ответом.

– При обычных обстоятельствах бесспорно, – сказал он. – Однако в последнее время я очень тревожусь за молодого Невара. Вот почему я попросил его писать мне каждый день. А когда он перестал выполнять данное им обещание, я, естественно, забеспокоился.

– Я хочу вас понять. – Полковник Стит поджал губы, совсем как делала моя мать, когда Ярил или Элиси говорили откровенные глупости, да и голос его был полон скептицизма. – Но теперь, когда вы убедились, что с вашим племянником все в порядке, мы можем забыть об этом небольшом инциденте.

– Безусловно, – не стал спорить дядя. – До тех пор, пока я ежедневно буду получать письма Невара. Пожалуй, мне стоит по вечерам присылать одного из своих людей, чтобы не зависеть от капризов почты. Я обещал моему брату, отцу Невара, что стану присматривать за его мальчиком, как если бы он был моим собственным вторым сыном. И намерен сдержать свое слово.

– Как человек чести, вне всякого сомнения, вы обязаны исполнить свое обещание. – Сама реплика полковника была вполне корректной, но в интонациях чувствовался холод. Затем он посмотрел на меня так, словно только сейчас заметил, что я все еще здесь. – Ты свободен, кадет. Лорд Бурвиль, вы не заглянете ко мне домой, чтобы выпить перед отъездом по бокалу вина?

Я развернулся на каблуках и собрался выйти из кабинета, но тут заговорил дядя.

– – Честно говоря, полковник, мне нужно побыстрее вернуться в город. В последнее время у меня дома возникли небольшие проблемы. Но перед отъездом я провожу Невара до его казармы.

Полковнику явно не понравился дядин ответ, и, чуть помолчав, он заметил:

– Сегодня очень скользко, лорд Бурвиль. Я бы категорически не рекомендовал вам пеших прогулок.

– Благодарю за заботу, полковник Стит.

Дядя продолжал сидеть, и я не знал, как он решил поступить. Полковнику же ничего не оставалось, как пожелать ему спокойной ночи – что он и сделал. Дядя вежливо попрощался, потом подошел ко мне, и я открыл перед ним дверь. Как я и подозревал, Колдер болтался неподалеку. Я сразу же направился к выходу из здания, но дядя тепло поприветствовал мальчишку и осведомился, как он поживает. Колдер был безупречно вежлив, но при этом улыбался так фамильярно, что меня охватила необъяснимая ярость. Должно быть, меня разозлило то, что он считал интерес моего дяди к собственной персоне вполне естественным, как бывает среди родственников, ну, или почти родственников. Я решительно распахнул дверь, которая вела на улицу, впустив в здание холодный воздух, и они болтали, упрямо стоя на пороге. Когда мой дядя наконец пожелал Колдеру спокойной ночи и направился ко мне, я обрадовался, но только после того, как мы вышли из административного здания, вздохнул с облегчением.

Видимо, дядя почувствовал мое состояние и поэтому, осторожно спускаясь по скользким ступенькам, нашел необходимым пояснить:

– Семья моей жены поддерживает тесные связи с семьей лорда Стита. Вот почему мы знакомы с его братом, полковником, и, конечно, с Колдером. Они были гостями в моем доме. – Он помолчал, словно давая мне возможность ответить, но я не нашел что сказать. – Ветер сегодня особенно холодный, – вздохнул дядя, поняв, что я не намерен ничего говорить. – Может быть, мы посидим в моей карете и немного поговорим?

– Буду рад, сэр, – ответил я, но потом добавил: – Только, мне кажется, ваш возница может замерзнуть.

Он склонил голову и посмотрел на меня.

– Хорошие слова, молодой Невар. Твой отец всегда проявлял заботу о людях, которые занимают не самое высокое положение. Именно по этой причине он был таким прекрасным офицером, и его любили солдаты.

– Гэзер! – позвал он возницу. – Я провожу Невара, а ты, если замерз, можешь посидеть в карете.

– С радостью, сэр, – откликнулся Гэзер с искренней благодарностью в голосе.