Криспин резко поставил чашку, пролив часть напитка на стол. Схватил карту, чтобы она не намокла.

– Что? Зачем вы…

– Мартиниан – мой дорогой друг. Ты – его коллега, почти сын. Ты пускаешься в долгий путь, в опасный город. Если будешь осторожен и сохранишь тайну, одна из птиц будет тебе помогать. Они умеют видеть и слышать. И с ними можно общаться, кроме всего прочего. – Алхимик заколебался. – Мне… будет приятно знать, что одно из моих творений отправится с тобой в Сарантий, в конце концов.

– Замечательно, я буду ходить под аркадами Города, беседуя с общительным соколом, усыпанным драгоценностями? Вы хотите, чтобы меня ослепили вместо вас?

Зотик слабо улыбнулся.

– В этом случае подарок получился бы не слишком приятным. Нет. Надо будет проявлять осторожность, но есть другие способы разговаривать с ними. С той из них, голос которой ты сможешь услышать внутри себя. Тебя никто этому не научит, и я ни в чем не уверен, Кай Крисп. Боюсь, это не в моей власти. Но если ты сумеешь услышать одну из птиц, то она может стать твоей. Мы скоро это узнаем. – Голос его изменился. – Вы все, попытайтесь мысленно поговорить с нашим гостем.

– Что за глупости! – резко возразила сова, прикрепленная к жердочке у входной двери.

– Пустая затея! – произнес желтоглазый сокол на высокой спинке кресла Зотика. Криспин представил себе, как он злобно смотрит на него.

– Вот именно, – подтвердил ястреб, которого Криспин прежде не заметил, с противоположного конца комнаты. – Сама идея непристойна. – Он помнил этот пресыщенный голос. С того самого дня, двадцать пять лет назад. Голоса всех птиц звучали совершенно одинаково. Он невольно содрогнулся. Ястреб прибавил: – Это мелкий воришка. Недостойный того, чтобы с ним разговаривали. Я не желаю оказывать ему такую честь.

– Хватит! Это приказ, – сказал Зотик. Голос его оставался тихим, но в нем появился металл. – Говорите с ним, про себя. Немедленно.

В первый раз у Криспина возникло ощущение, что этого человека следует опасаться. Резкие черты морщинистого лица алхимика изменились, когда он заговорил таким тоном. Его вид и манеры неизбежно напоминали о том, что он в свое время был свидетелем и участником темных дел. И он сделал этих птиц. Эти искусно сделанные вещицы могли видеть и слышать. И говорить с ним. Внезапно до Криспина дошла суть предложения алхимика. Он обнаружил, что крепко сжал кулаки.

В комнате царило молчание. Не зная, что ему делать, Криспин смотрел на алхимика и ждал.

Он что-то услышал. Или ему показалось. Зотик хладнокровно сделал глоток чая.

– Итак? Что-нибудь слышал? – Голос его снова стал мягким.

Никакого реального звука не прозвучало.

Криспин ответил удивленно, борясь с леденящим страхом:

– Мне показалось… мне кажется, я услышал… что-то.

– И что же?

– Похоже, кто-то сказал: «Мыши и кровь».

Со столика у очага раздался пронзительный яростный вопль.

– Нет! Нет-нет-нет! Клянусь обглоданными костями водяной крысы, я с ним не пойду! Бросьте меня в огонь! Скорее умру!

Линон, конечно. Маленький коричнево-серый воробышек, не ястреб, не сова, не царственный желтоглазый сокол и даже не один из похожих на оракула воронов на пыльной книжной полке.

– Ты не совсем живая, Линон, не надо театральных восклицаний. Небольшое новое путешествие пойдет тебе на пользу. Может быть, научит тебя хорошим манерам.

– Манерам? Он сплавил меня чужаку после всех этих лет и еще говорит о манерах?

Криспин с трудом глотнул, искренне напуганный тем, что лежит в основе этого действия, и послал мысль, не произнося ни слова вслух:

– Я этого не просил. Мне надо отказаться от подарка?

– Ба! Недоумок!

Что, по крайней мере, кое-что подтвердило. Он посмотрел на алхимика.

– А ты… ты слышал, что она мне сказала?

Зотик покачал головой. У него было странное выражение лица.

– Должен признаться, мне не по себе. Я делал это всего один раз, и тогда все было иначе.

– По-моему, я… польщен. То есть, конечно, польщен. Но все еще в растерянности. Этого я не просил.

– Давай! Унижай меня!

–  Еще бы, – согласился Зотик. Теперь он не улыбался. И, по-видимому, он не слышал птицу. Он вертел в руках глиняную чашку. Сидящий на спинке его кресла сокол, казалось, не сводит с него неприязненного взгляда жестких, блестящих глаз. – Ты вряд ли мог бы попросить то, чего не понимаешь. Или стащить, словно яблоко.

– Это недобрые слова, – заметил Криспин, сдерживая поднимающийся гнев.

Зотик вздохнул.

– Ты прав. Прости меня.

– Мы можем отказаться от этой затеи. У меня нет желания связываться с полумиром. Неужели у всех хиромантов Сарантия есть подобные создания? Я мозаичник. Я хочу быть только им. Хочу заниматься только этим делом, когда попаду туда. Если меня оставят в живых.

Это была почти вся правда. Он должен был еще доставить послание, если сумеет. Он взялся за это поручение.

– Я знаю. Прости меня. Нет, шарлатаны императорского двора или те, кто насылает злые заклятия на возничих по просьбе черни на ипподроме, этого делать не умеют. Я в этом более или менее уверен.

– Никто из них? Ни один? Ты единственный из смертных детей Джада на земле умеешь… делать такие существа, как эти птицы? Если ты умеешь это делать…

– …почему никто другой не умеет? Конечно. Очевидный вопрос.

– А каков очевидный ответ? – Сарказм, старый друг, он в последнее время всегда рядом.

– Возможно, что кто-то этому научился, но маловероятно, и я не верю, что это случилось так же, как со мной. Я открыл, как мне кажется, единственный способ доступа к определенной силе. Нашел его во время путешествий в одном… строго охраняемом месте, и с большим риском.

Криспин скрестил руки на груди.

– Понятно. Свиток заклинаний и пентаграмм? Варево из крови повешенного вора, и семь раз обежать вокруг дуба при свете обеих лун? А если сделаешь хоть что-то неправильно, превратишься в лягушку?

Зотик не обратил внимания на его слова. Он просто смотрел на Криспина из-под густых, ровных бровей и ничего не говорил. Через секунду Криспину стало стыдно. Пускай ему здесь неуютно, пускай это сбивающее с толку вторжение колдовства произошло совершенно неожиданно и пугало, но ему действительно сделали подарок, невероятно щедрый, и последствия того, чего удалось достигнуть алхимику…

– Если ты умеешь это делать… если эти птицы думают и говорят по собственной воле… ты должен стать самым знаменитым человеком нашей эпохи!

– Слава? Имя, которое будут помнить и славить в веках? Это было бы приятно, это стало бы утешением в старости, но – нет, это невозможно. Подумай сам.

– Я и думаю. Почему?

– Большая сила стремится поглотить меньшую. Это волшебство не особенно… пугает. Это не шаровые молнии полумира и не смертоносные заклинания. Я не хожу сквозь стены и не летаю над ними невидимкой. Просто искусственные птицы, обладающие… душой и голосом. Пустяк, но как бы я смог защитить себя или их, если бы об их существовании стало известно?

– Но почему должны…

– Как воспримет патриарх Родиаса или даже клирики святилища, которое вы строите у стен Варены, известие о душе, вложенной в искусственную птицу при помощи языческого колдовства? Меня сожгут или забьют камнями, как ты думаешь? Сложное решение с точки зрения доктрины. А царица? Не покажется ли Гизелле, несмотря на все ее благочестие, заманчивой возможность заставить птиц тайно подслушивать разговоры ее врагов? Или император Сарантия: говорят у Валерия Второго самая большая сеть шпионов за всю историю Империи, и на востоке, и на западе. Сколько у меня останется шансов на мирную жизнь здесь, если станет изустно об этих птицах? – Зотик покачал головой. – Нет, я думал над этим много лет. Некоторые достижения или знания обречены на то, чтобы появиться, а затем кануть в безвестность.

Криспин задумался, потом посмотрел на собеседника.

– Это трудно?

– Что? Создавать птиц? Да, это было трудно.