Боб Лагарра распустил завязки, перевернул мешок, — и с детским счастливым смехом высыпал из него пачки новеньких кредиток и мешочки с золотом.

— А ведь ты не промахнулся, старый пират! — радостно обратился он к Додсону. — Ты вообще не промах и шаришь в чужих деньгах получше любого банкира-янки! Кому угодно дашь сто очков форы — что здесь, в Техасе, что там, на Уолл-стрит!

— Что же мы придумаем с лошадью для тебя, Боб? Медлить нельзя, погоня еще сегодня сядет нам на хвост.

— Проедем недолго вдвоем на твоем жеребце и отберем первую же лошадь, какую повстречаем… Но, клянусь честью, мы сорвали-таки банк! Если надписи на пачках не врут, здесь тридцать тысяч! По пятнадцати тысяч зеленых спинок на каждого!

— Меньше, чем я ждал, — сказал Акула Додсон, думая о другом, и задумчиво поглядел на своего взмокшего и уставшего коня.

— Старина Боливар нынче битая карта, — медленно произнес он. — Как бы я хотел, Боб, чтобы твоя гнедая не пострадала…

— Кто б не хотел? Да что уж теперь… У этой лодки крепкое днище, — кивнул он на Боливара, — она вывезет на тот берег, где мы сменим лошадок… Черт возьми, Акула, вот что смешно: ты чужак с Востока, а мы здесь, в приграничье, у себя дома, — и все-таки ты сумел поучить здешних людишек, как играть в покер шестизарядными картами… Из каких мест ты приехал?

— Приехал из штата Нью-Йорк, — ответил Акула Додсон, присев на валун. — Но родился я еще дальше… Мальчишкой сбежал из дому, дошел до развилки дорог и не знал, куда свернуть… Пошел налево, но иногда задумываюсь: как повернулась бы жизнь, если бы я выбрал другую дорогу?

— Думаю, жил бы так же… Со своей дороги, куда ни сворачивай, все равно не сойдешь, Акула, вот какая штука… Выбираем не мы, понимаешь? Это они, дороги, нас выбирают.

Акула Додсон поднялся с валуна.

— Я сожалею, что твоя гнедая сломала ногу, Боб, — сказал он с печалью.

— Кто ж радуется? — кивнул Боб, — Разве что воронье, хорошая им пожива будет… Но Боливар выдюжит… Думаю, лучше нам двигать дальше, Акула. Сейчас я упакую обратно этих бабушек в буклях, — и вперед, в лес, в предгорья.

Боб Лагарра ссыпал в мешок картинную галерею президентов, и впрямь чем-то напоминавших благообразных старушек, начал завязывать. Услышав негромкий щелчок, Боб подняв голову и увидел кольт сорок пятого калибра, уставившийся на него немигающим взглядом.

— Не шути так, Акула Додсон… Дернется рука и пропишешь невзначай мне свинцовую пилюлю.

— Сиди спокойно! — приказал Акула. — И держи руки, где держишь… Ты останешься здесь, Боб. Мне очень неприятно это говорить, но шанс остался лишь у одного. Боливар изрядно утомлен, и он не выдержит двоих.

Грандиозный, рассчитанный на долгие годы и на тысячеверстные расстояния, план гимназиста Чечевицына дал течь уже на первом перекрестке…

Здесь дорога, ведущая к усадьбе Королевых и селу, пересекалась с трактом. Стоял тут столб с приколоченной доской-указателем: до губернского города три версты, до уездного вчетверо дальше.

Великий план предусматривал, что здесь мальчики подсядут в попутные ямщицкие сани, заплатив ровно четвертак серебром, и ни копейкой больше — наличный капитал в четыре рубля семьдесят две копейки следовало расходовать экономно.

С ямщиком предстояло добраться до губернского города, и оттуда уже следовать в сторону Аляски бесплатно, закопавшись в уголь в тендере паровоза.

План дал трещину сразу: ямщиков на тракте не было. Ни попутных, ни встречных, никаких.

Прошла четверть часа, затем еще четверть. Ямщицкие сани не показывались. Мальчики начали замерзать.

— Пошли пешком! Хотя бы согреемся! — решительно постановил Чечевицын.

— Три версты? По морозу?

— Нет, двенадцать, — указал Чечевицын в другую сторону. — Время потеряно, бледнолицый брат. Погоня дышит в затылок. Но они решат, что мы выбрали короткий путь и будут искать нас там. А мы выберем длинный и оставим погоню с носом!

— Двенадцать верст?! Ты, верное, сошел с ума? Ты когда-нибудь ходил двенадцать верст пешком, хотя бы даже летом?

— А как же мы пойдем с Аляски в Калифорнию вдоль берега океана? Там тысячи миль пути, и, знаешь ли, ямщики не встречаются. Будем тренироваться. В путь, бледнолицый брат!

— Иди один… Я раздумал ехать… Мы никуда не дойдем пешком, ни в какую Калифорнию. Мы даже до уездного города не дойдем!

— Так ты не поедешь? — сердито прошипел Чечевицын. — Говори: не поедешь?

— Господи! Как же я поеду? Мне маму жалко… Уже хватилась нас, с ума сходит… Мне холодно, я устал… Я возвращаюсь домой.

— Бледнолицый брат мой, я прошу тебя, поедем! Ты же уверял, что поедешь, сам меня сманил, а как ехать, так вот и струсил?

— Я… я не струсил, а мне… мне маму жалко.

И тут из-за поворота вывернули груженые сани. Чтобы им появиться на полчаса раньше… И ехали-то по начальному плану: в сторону губернского центра.

Чечевицын махнул рукой, сани остановились.

— Тпр-р-ру! Подвезти, чтоль? Докеда ж вы так одни-то собравшись?

— До города. Четвертак серебром, — отрывисто сказал Чечевицын и вновь повернулся к Володе. — Ты говори: едешь или нет?

— Я поеду, только… только погоди. Мне хочется дома пожить.

— В таком случае я сам поеду! — решил Чечевицын. — И без тебя обойдусь. А еще тоже хотел охотиться на тигров, сражаться! Когда так, отдай все наше снаряжение!

Володя заплакал. И потянул с плеч свой гимназический ранец — именно он (до появления своих коней и переметных сум) служил главным хранилищем для снаряжения и припасов.

Чечевицын торопливо перегружал в свой холщовый мешок их богатства.

— Так поедете, али как? — нетерпеливо понукал ямщик.

— Жди! — коротко бросил Чечевицын и последний раз спросил у Володи:

— Не поедешь?

— Не… не поеду.

— Тогда прощай! Ты оказался подлым трусом, бледнолицый брат! Койоты обглодают твои кости и растащат по прерии… Прощай!

Сани укатили. Володя остался один. Так и стоял у столба указателя, не находя в себе сил пошагать обратно.

Со стороны дома послышался стук копыт. Погоня — двое верховых — не заставила себя ждать.

— Где он? Где второй? — настойчиво выспрашивали у него.

Володя не мог ничего сказать, лишь тряс головой и плакал.

— Отстаньте вы от парня! — послышалось из подкативших розвальней. — Давайте-ка, один направо, другой налево, и ко всем возам приглядывайтесь! А ты залезай сюда, малец, задрог уже совсем!

Акула Додсон выжидал именно тот момент, когда руки сообщника окажутся заняты мешком… Он вообще-то был уверен, что даже в честной «ковбойской дуэли» первым дотянется до кобуры движением стремительным, как бросок гремучей змеи. И первым выстрелит от бедра — точно в лоб. Смуглые ребята из-за Рио-Гранде не сильны в таких играх… Исподтишка ударить в спину навахой — вот что мексиканцы любят, умеют и охотно делают.

Боб Лагарра тех троих, что числятся на его счету, наверняка завалил именно так. Старый Крейзи Джудсон, рекомендовавший Акуле Додсону нового подельника, сообщил подробности, но Акула был тогда слишком пьян, и ничего не запомнил. Ну а тому, что рассказывал о себе после пары стаканчиков (развозило его легко) захмелевший Борхес-Антонио Ледехас ла Гарра Делькон, мог поверить только слабоумный.

Лагарра — лишь в буйных своих фантазиях — и добывал меха на Аляске, и мыл золото в Калифорнии, и возил контрабандный джин во Фриско, а в Мексике совсем уж чуть было не женился на красавице, на дочери богатого плантатора, но сбежал, убив на дуэли ее брата… А на каком-то далеком острове все же женился на дочери вождя, и наплодил двоих детей, но и оттуда в конце концов сбежал, затосковав по цивилизации…

Акула Додсон был уверен, что уложит хвастливого мексикашку играючи. Но зря рисковать не хотел. Кладбища полным-полны парнями, верившими в себя и любившими риск…

— Мы с тобой провернули шесть неплохих дел, Акула Додсон, — заговорил Боб подрагивающим голосом, — и это седьмое… Не раз мы с тобой слушали, как свистит свинец и вместе гуляли тропками, ведущими к Конопляной Мэри. Я думал, что ты человек… Слышал я, будто ты выбираешь в напарники индейцев да мексиканцев, чтобы, когда придет время делить хороший куш, на их долю досталась бы свинцовая маслина… Слышал, но не поверил, а зря. Да только знай одно: я родился не в Мексике, Акула, хоть и приехал сюда из-за Большой Реки… Я, знаешь ли…