— Чё, чё? — изумился Фокин.

Чечевицын вновь грустно улыбнулся и добавил:

— А также индейцы нападают на поезда…

— Поспал бы ты в бричке еще, товарищ уполномоченный, пулеметы сдвинувши. Каки-таки, богомать твою, индейцы? Чай от нас до Индии вест с полтыщи, кабы не поболее (Чечевицын после этих слов улыбнулся обычной своей заледеневшей улыбкой, самыми кончиками губ.) Бандюки из тутошних погромили поезд на разъезде, верно тебе говорю…

— Не читал Майн-Рида… — постановил спецуполномоченный уже самым обыденным своим голосом, жестким и твердым, словно протокол подписать предложил.

— Какой там май, до мая я не доучившись… — махнул рукой комэска. — Зимой в церковно-приходскую походил, а как весна, батяня за шкирятник сгреб: хорош, мол, учиться, ученый, мол, уже… Только буквы и осилил. А чтоб слова из них… так то в унтер-офицерской школе, десять годков спустя, учили складывать.

Комэска помолчал, вернулся к насущному:

— Банда, верно тебе говорю. И не откель-то залетные, самые, богомать твою, тутошние.

— Пока не банда… — рассеянно сказал Чечевицын, все еще вспоминая свой сон.

— Чё?

— Не банда, говорю. Дезертиры, местные, с Коммунарово, несколько с других деревень ближних… В Парамоновском лесу сидят, от мобилизации прячутся. Всего десятка три, но при оружии из них меньше половины. Вот еще пару налетов проведут, винтовками, наганами, патронами разживутся, кровью друг друга повяжут… Тогда будет банда.

— Чё-то ты, товарищ Чечевицын, все про них знаешь больно уж обстоятельно…

— Агентурные данные.

— Ты меня, товарищ Чечевицын, словесами мудреными не пужай… Нет бы в простоте сказать: сыскался, мол, в банде иуда, сдал своих с потрохами…

— Не иуда, а осознавший свои заблуждения и раскаявшийся гражданин.

— Все едино иуда… Ну и каким макаром мы их с Парамонова лесу выкурить сподобимся? Видывал я тот лес, цельным полком тот лес и то не прочесать, а у меня сто семеро списочного состава, сам сто восьмой. Да ты, да с тобой трое. Ежели даже дуриком напоремся на их, — уйдут, как есть в чащу уйдут… Зимы по хорошему надо бы ждать… Люди, богомать твою, не волки, чтоб в лесу-то зимовать, сами по избам родительским разбредутся… Там и вяжи их поодиночке.

— Нет у нас до зимы времени, товарищ Фокин. У нас и дня-то лишнего нет. Было у нас с тобой двое суток, да половина первых уже прошла. Тебя на фронте ждут, меня в Губчека, а ты тут до зимы сидеть надумал.

Чечевицын не преувеличил. Не то что дня, часа у них лишнего не было. Войска Комуча и белочехи меньше чем в сотне верст, фронт трещит и распадается на части, каппелевцы рвутся к Казани.

Оперативный отряд усиления под командованием Фокина срочно изъяли из подчинения ГубЧК и перебрасывали на фронт. Но по пути надлежало выполнить дополнительное задание: избавить от угрозы единственную железнодорожную нитку, связавшую губернский город с Москвой.

Комэска Фокину очень не хотелось заниматься поисками иголки в стоге сена, то есть банды в Парамоновском лесу. Он понимал: если спустя два дня не явится на фронте с докладом к командиру сводного им. Нижегородского пролетариата конно-пехотного полка, — армейское начальство поставит к стенке. А если они не обезвредят банду, угрожающую железке, — к стенке поставят чекисты. Не одного поставят, в компании Чечевицына, но кому от того легче?

Фокина не расстраивали мрачные перспективы. Он был фаталистом, хоть и не знал такого слова. Образование у комэска хромало, но крестьянского здравого смысла хватало с избытком. Он хорошо понимал: что бы там ни постановило губернское и армейское начальство, тридцативерстовую дыру во фронте постановлениями не заткнуть. Его отрядом в сотню сабель — не заткнуть тоже. Да и конница — одно лишь название, бойцы по большей части и шашку-то в руках не держали, винтовки за спинами висят — и те пехотные, со штыками, а лошади в отряде в основном для того, чтоб к месту новой акции побыстрее добраться.

Убьют его беляки или же расстреляют свои за неисполнение одного из двух неисполнимых приказов, Фокина не особо заботило, — дальнейшие планы комэска на жизнь опирались на трех китов: авось, небось и как-нибудь. Он сомневался, что жизнь затянется сильно дольше двух дней: третий будет за счастье, а четвертый станет самым настоящим чудом.

Удивительно, но Фокину даже не приходила в голову мысль спрятаться в лесу, отсидеться на манер Парамоновских дезертиров, или вообще перейти на сторону неприятеля. Наверное, сказывалась нехватка воображения или правильного образования.

Комэска всего лишь не хотел тратить недолгие оставшиеся дни на блуждания по Парамоновскому лесу. От лесной сырости и прохлады у него начинала ныть нога, простреленная на германском фронте.

— Погляди-ка, товарищ Чечевицын, — протянул Фокин свой армейский бинокль чекисту, — ну как поглядишь, да надумаешь чё-нить потолковее, чем лес тропить дуриком…

На самом деле комэска не сомневался: уполномоченный точно сейчас что-то придумает. Чечевицын был силен выдумывать разные хитрые планы, да и воплощать их умел недурно.

К тому времени отряд остановился на склоне холма. Чуть дальше и ниже раскинулась село Коммунарово, в недавнем прошлом Королево (переименовали за скрытую монархическую агитацию, хотя происходило название всего лишь от фамилии здешних помещиков).

Бывшее помещичье логово виднелось дальше, почти у вершины холма, и даже отсюда было видно, что в недалекие времена в усадьбу прилетала птичка под названием «красный петух». А до того, как по господскому дому погулял огонь, был уверен Чечевицын, там наверняка погулял сельский пролетариат (сиречь батраки). И беднейшее крестьянство погуляло тоже. Причем, без сомнения, в союзе с крестьянами среднезажиточными, — те, как учит тов. Ленин в брошюре «Основные задачи Советской власти», союзники ненадежные и временные, но экспроприировать помещичье добро всегда готовые.

Но от усадьбы уцелел хотя бы каменный остов.

Церковь же, стоявшая почти у вершины, но с другой стороны холма, была деревянная и сгорела до фундамента.

— Хорошо, что церковь сожгли, — сказал Чечевицын, опуская бинокль. — Но странно… Обычно мужички, как гуляют, церквей не жгут.

— Не, то наши пожгли… — откликнулся комэска. — По приказу самого товарища Нудельмана. Негоже, дескать, в селе с названием Комунарово рассаду проращивать…

— Какую еще рассаду? — не понял уполномоченный. — Кто в церквях рассаду растит?!

Комэска упрямо гнул свое:

— Товарищ Нудельман сказал: рассадник, — ну я и послал Валюху Крупенца со вторым взводом, — пожечь, стал быть… Товарищу Нудельману, богомать твою, виднее, чё тут растили, чё нет.

— Тьфу на тебя… Рассадник мракобесия там был! Ты, товарищ Фокин, на бумажке умные слова записывай, если запомнить не умеешь.

— А я, товарищ Чечевицын, с бумажками не в ладах, медленно я их читаю, бумажки-то… Но приказ об твоем расстреле раскумекаю, не сумлевайся.

Чечевицын коротко хехекнул, смех был неприятный и неживой.

Они часто так пикировались, привыкли и не обижались на дружеские шутки. В последней шутке имелась изрядная доля правды, что делало ее особенно смешной и пикантной.

— Заложников возьмем, — решил Чечевицын. — Тогда дезертиры сами из лесу выползут. Не станут ждать, когда их папок-мамок из пулемета покрошат.

Он небрежно похлопал по кожуху «максима». Два пулемета, составлявшие груз брички, к отряду Фокина не имели отношения, — числились за ЧК, там с их помощью исполняли спецакции в глухом Шишкином овраге, в пяти верстах от города. «Максимам» и двоим пулеметчикам предстояло вернуться в город вместе с уполномоченным по исполнении здешнего задания.

— Как обычно? — уточнил комэска. — На сельский сход всех посгоним, а там уж сами богатеев и прочую контру укажут?

— Не надо схода… Вот как сделаем: двадцать человек с нами в усадьбу поедут. Поглядим, что там и как, может, не до конца все сгорело… Церковь-то тю-тю, так что кроме как в помещичий дом, нам заложников приткнуть и некуда. Остальных бойцов в Коммунарово пошли, и главным назначь, кто потолковее и грамоту хорошо разумеет.