Все это не имело отношения к Делии.
Делия черпала энергию для своих песен из другого источника, чистого и неизменного. Чего-то такого, что она защищала, несмотря на то что никто не защищал ее. Ни войны. Ни тоски. Ни внутренних демонов. Она просто выносила песню на сцену, открывала рот и дарила ее людям.
Это был акт дарения.
Песня Делии изливалась из нее, как вода. А те, кто слушал, до сих пор блуждали в пустыне.
Где-то в середине второй части один из парней, которые были в баре с самого начала, встал и нетвердой походкой направился к импровизированной сцене. Его лицо выражало недоверие, смешанное со щенячьим обожанием. Я подвинулся вперед на краю табурета, но Делия сделала знак рукой, чтобы я остановился. Он полез в карман, вытащил несколько мятых купюр и бросил их на пол к ее ногам. Она прошептала «спасибо» одними губами, и парень вернулся на свое место, пятясь от нее задом. Вскоре его примеру последовали другие. Когда мы завершили вторую часть выступления, Фрэнк принес пустую галлоновую банку от пикулей и поставил ее у ног Делии. Купюры заполнили банку почти до половины.
Сценическое присутствие Делии было доведено до совершенства двумя десятилетиями жизни на дороге. Она устанавливала визуальный контакт, разговаривала со слушателями.
– Откуда вы родом?
– Вы давно женаты?.. Вот, в честь пятнадцатилетия совместной жизни.
– Привет. У вас есть любимая песня?
– А, сегодня ваш день рождения. Поздравляю!
Супружеская пара с дочерью восьми или девяти лет протолкалась в переполненный бар; маленькая девочка гримасничала и что-то быстро говорила.
Делия указала на них.
– Эй, мама и папа! Она может спеть со мной? Не возражаете? О’кей, иди сюда.
Девочка прошла вперед через толпу, которая расступалась перед ней, как воды Красного моря. Делия поставила высокую табуретку и подсадила ребенка. Девочка уселась поудобнее, ее ножки болтались в воздухе. Делия опустилась на корточки и спросила:
– Что будем петь?
Девочка что-то прошептала ей на ухо.
Я никогда не слышал более красивого исполнения «Над радугой». Делия буквально кормила нас с рук. Я был так же зачарован, как и остальные, и в конце концов перестал играть, чтобы слушать. Она снова выразительно посмотрела на меня, но я покачал головой. Потом они спели «Тарелку спагетти». Пока толпа аплодировала, девочка снова зашептала что-то на ухо Делии, после чего они триумфально исполнили «Ты мое солнышко».
Рэй Чарльз, Рой Орбисон и еще два десятка песен, – ее голос золотым дождем осыпал жаждущих слушателей. Они утопали в нем. Когда она завела «Высоко в Скалистых горах» Джона Денвера, все дружно подхватили, сотрясая окна. Когда она довела их до слюнявого неистовства, то исполнила «Ты перестал любить» и без подготовки перешла к «Раскованной мелодии»[32]. На этом этапе каждый мужчина в баре хотел расцеловать Делию. Включая меня.
Делия допелась до того, что взмокла от пота, что побудило Фрэнка принести ей полотенце и поднять одну из гаражных дверей, позволяя нашему концерту выплеснуться на улицу. Делия вытерла лицо и руки и пошутила насчет того, что если остальные девушки запотевают, то она потеет. Наконец, почти через три часа, она уселась на табурет и сказала:
– Думаю, мы играли достаточно долго, и хотя вы все были очень добры ко мне, пожалуйста, – тут она отступила в сторону, – похлопайте лучшему гитаристу, которого я когда-либо слышала, а тем более пела вместе с ним, – Куперу О’Коннору.
Толпа, теперь составлявшая уже не менее ста пятидесяти человек, была не готова к окончанию представления. Топая ногами и стуча кружками по столам, они дружно требовали продолжения. Делия согласилась и исполнила «Не могу насытиться твоей любовью». Ей не хватало лишь дискотечного сверкающего шара и Барри Уайта[33] собственной персоной. «Теперь я видел все», – подумал я.
Пока я наблюдал за ее выступлением, меня посетила еще одна мысль. Я сыграл несколько нот, и Делия повернулась ко мне.
– Помнишь эту? – Я мимически изобразил гром и молнию. Делия повернулась к слушателям и объявила:
– Прошло уже много времени с тех пор, как я исполняла эту песню. С тех пор, как я хотела это делать.
– Думаешь, ты сможешь вспомнить слова? – прошептал я.
Она снова встала, подняла микрофон и с улыбкой ответила:
– Думаешь, ты сможешь вспомнить аккорды?
Люди подхватили мелодию, а некоторые стали поднимать телефоны и снимать ее выступление на видео. Это было едва ли не самое большое веселье, которое я видел за последние двадцать лет. Когда Делия закончила на последней восходящей ноте, на ее шее выступила пульсирующая розовая жилка. Тогда я понял, что она вложилась до конца.
Когда она замолчала, ни один человек не остался сидеть на месте. Аплодисменты не стихали пять минут.
– Поскольку мы все стоим, давайте закончим старинной застольной песней, – сказала она. – Мой голос будет тостом, а ваши камеры засвидетельствуют это. Но мне понадобится помощь. Давайте мы все будем петь!
Человек, который написал это, провел много времени за решеткой. Он написал эти строки в трюме корабля рабовладельцев, когда наконец понял, в какой бардак он превратил свою жизнь. Мне нравится думать, что он написал эти слова, потому что нуждался в этом, и если сегодняшний день мне что-то напоминает, я тоже нуждаюсь в этом. Может быть, вы иногда чувствуете то же самое. – Она жестом попросила меня встать рядом с ней и поставила микрофон между нами. Потом она прикоснулась к шее, слегка покачала головой, наклонилась и прошептала:
– Помоги.
Думая о том, что Делия уже на исходе сил, я благоговейно смотрел, как она возглавила полупьяный хор из бородатых и татуированных сыновей шахтеров, водителей грузовиков, речных проводников, лыжников-любителей и любительниц молодых спортсменов во вдохновенном исполнении «Изумительной благодати»[34].
Где-то на середине второй строфы она взяла меня за руку и потянула к микрофону, словно спрашивая: «Почему ты не поешь?»
Мой отец был шести футов и пяти дюймов роста, с глубоким грудным голосом, и когда он пел, то каждый раз поднимал руки. Не важно, где он находился. Его не беспокоило, что могут подумать другие. И когда он делал это, все обращали внимание, потому что его голос и тело выделялись на общем фоне. Должно быть, мне было не больше четырех лет, когда я стоял рядом с ним и пел эту песню. Моя макушка доходила ему до середины бедра. Биг-Биг исполнил вступление на пианино, и когда отец проревел слово Изу-мии-тельная, то помню, как звук завибрировал и зарокотал у меня в груди, словно прибой на пляже. Испуганный и взволнованный, я обхватил его ногу и крепко держался, зная, что последует дальше. Помню пот, выступивший на его лице и стекавший по рукам.
Когда я открыл рот и выдавил несколько нот, Делия повернулась ко мне. Она отклонилась назад, перестала петь и только слушала. Слезинка, выкатившаяся из ее правого глаза, дала мне понять, что мои слова глубоко проникли. Должно быть, остальные разделяли ее изумление, потому что я самостоятельно допел половину третьей строфы. Только я и гитара.
Давненько я этого не делал.
Делия зааплодировала вместе с остальными и снова запела. Хор грянул вдвое громче предыдущего, и теперь вечер обрел собственную мелодию.
Когда мы наконец достигли строфы: «Пройдут десятки тысяч лет, / Забудем смерти тень», все возвысили голос и подняли кружки, расплескивая пиво и пену. Со своего наблюдательного пункта через открытую гаражную дверь я видел улицу и три квартала в сторону центра «Ривервью», который находился по другую сторону моста. Огромный человек с высоко поднятыми руками расхаживал взад-вперед по мосту, купаясь в желтом сиянии уличных фонарей.
Звук может переносить человека во времени.
Мы завершили вечер под общий свист, аплодисменты и просьбы о фотографиях и автографах. Фрэнк, который явно обрел новую религию, объявил выпивку за счет заведения, и «заведение» оценило этот жест. Делия, только что поставившая подпись на груди какого-то парня и сфотографировавшаяся с шестью студентами, обняла меня и прошептала мне на ухо:
