Между тем Давид сидел на своем островке, с трепетом озирая бушующие со всех сторон волны литературы. Книжное море ревело в его ушах. Для плавания по этому морю у него не было ни карты, ни компаса. Наверно, половина всех людей в мире пишет книги, решил Давид.

Господин Бриль добрался до последней страницы. Он снял очки и протер их носовым платком.

– Как чувствует себя мой друг Папино? – осведомился он.

– Превосходно, – ответил Давид.

– Сколько у вас овец, господин Миньо?

– Вчера я насчитал триста девять. Моему стаду не посчастливилось. Раньше в нем было восемьсот пятьдесят овец.

– У вас есть жена и дом, и вы жили в довольстве. Овцы давали вам все, что нужно. Вы уходили с ними в поля, дышали свежим, бодрящим воздухом, и сладок был хлеб, который вы ели. Вам оставалось только глядеть за своим стадом и, отдыхая на лоне природы, слушать, как в соседней роще свистят черные дрозды. Я пока что не отклонился от истины?

– Да, так было, – ответил Давид.

– Я прочел все ваши стихи, – продолжал господин Бриль, блуждая взором по своему книжному морю, словно высматривал парус на горизонте. – Поглядите в окно, господин Миньо, и скажите мне, что вы видите вон на том дереве.

– Я вижу ворону, – отвечал Давид, посмотрев, куда ему было указано.

– Вот птица, – сказал господин Бриль, – которая поможет мне исполнить мой долг. Вы знаете эту птицу, господин Миньо, она считается философом среди пернатых. Ворона счастлива, потому что покорна своей доле. Нет птицы более веселой и сытой, чем ворона с ее насмешливым взглядом и походкой вприпрыжку. Поля дают ей все, что она пожелает. Никогда она не горюет о том, что оперение у нее не так красиво, как у иволги. Вы слышали, господин Миньо, каким голосом одарила ее природа? И вы думаете, соловей счастливее?

Давид встал. Ворона хрипло каркнула за окном.

– Благодарю вас, господин Бриль, – медленно произнес он. – Значит, среди всего этого вороньего карканья не прозвучало ни единой соловьиной ноты?

– Я бы не пропустил ее, – со вздохом ответил господин Бриль. – Я прочел каждое слово. Живите поэзией, юноша, и не пытайтесь больше писать.

– Благодарю вас, – повторил Давид. – Пойду домой, к моим овцам.

– Если вы согласитесь пообедать со мной, – сказал книжник, – и постараетесь не огорчаться, я подробно изложу вам мою точку зрения.

– Нет, – сказал Давид, – мне надо быть в поле и каркать на моих овец.

И со свертком стихов под мышкой он побрел обратно в Вернуа. Придя в деревню, он завернул в лавку Цейглера – армянского еврея, который торговал всякой всячиной, попадавшей ему в руки.

– Друг, – сказал Давид, – волки таскают у меня овец из стада. Мне нужно какое-нибудь огнестрельное оружие. Что вы можете предложить мне?

– Несчастливый у меня сегодня день, друг Миньо, – отвечал Цейглер, разводя руками. – Придется, видно, отдать вам за бесценок великолепное оружие. Всего лишь на прошлой неделе я приобрел у бродячего торговца целую повозку разных вещей, которые он купил на распродаже имущества одного знатного вельможи, титула его не знаю. Этот вельможа сослан за участие в заговоре против короля, а замок его и все достояние проданы с молотка по приказу короны. Я получил и кое-что из оружия – превосходнейшие вещицы. Вот пистолет – о, это оружие, достойное принца! Вам он обойдется всего лишь в сорок франков, друг Миньо, и пусть я потеряю на этом деле десять франков. Но, может быть, вам требуется аркебуза…

– Пистолет мне подойдет, – отвечал Давид, бросая деньги на прилавок. – Он заряжен?

– Я сам заряжу его, – сказал Цейглер, – а если вы добавите еще десять франков, дам вам запас пороха и пуль.

Давид сунул пистолет за пазуху и направился домой. Ивонны не было, в последнее время она часто уходила к соседкам. Но в кухонной печке еще тлел огонь. Давид приоткрыл печную дверцу и кинул сверток со стихами на красные угли. Бумага вспыхнула, пламя взвилось, и в трубе раздался какой-то странный, хриплый звук.

– Карканье вороны, – сказал поэт.

Он поднялся на свой чердак и захлопнул дверь. В деревне стояла такая тишина, что множество людей услышало грохот выстрела из большого пистолета. Жители толпой бросились к дому Давида и, толкаясь, побежали на чердак, откуда тянулся дымок.

Мужчины положили тело поэта на постель, кое-как прикрыв разодранные перышки несчастной вороны. Женщины трещали без умолку, ахали и причитали. Несколько соседок побежали сообщить печальную весть Ивонне.

Господин Папино, чей любознательный нос привел его на место происшествия одним из первых, подобрал с пола пистолет и со смешанным выражением восхищения и скорби стал разглядывать серебряную чеканку.

– На этом пистолете, – заметил он вполголоса, обращаясь к кюре, – фамильный герб монсеньора маркиза де Бопертюи.