— Господь всемогущий, — только и смог произнести Эван.

— Ты недоволен? — удивилась Касильда, отбросив с лица локон черного шелка волос. Порыв ветра подхватил его и разметал пряди. — Но ведь ты этого хотел — найти белый город?

— Да, конечно. Я просто не ожидал, что он окажется таким большим, почти как Плимут.

— Пли-мут? — сморщив губы, Касильда попыталась повторить незнакомое слово.

— Это порт в Англии. Номбре-де-Диос такой же большой. Чтобы взять его, нам понадобится больше людей, оружия и кораблей, чем я думал.

— Ты что-нибудь придумаешь, Эван.

Тот удивленно посмотрел на нее, услышав свое имя. За время двухдневного перехода от кимарунского поселения до места назначения между ними возникла некоторая привязанность. В пути Касильда, казалось, не знала усталости. Она учила его собирать в джунглях съедобные фрукты, орехи, клубни, ориентироваться по солнцу, чтобы не сбиться с дороги, но до сих пор ни разу не назвала его по имени. С того момента, как Касильда увидела его шрамы, сердце ее дрогнуло. Она отклонила все возражения своего племени относительно похода в Номбре-де-Диос и решила сама сопровождать Эвана в белый город, так как хорошо знала дорогу и расположение улиц и домов. Эван изучающе смотрел на нее. Взгляд его буквально впитывал в себя разметавшиеся от ветра волосы, большие своеобразные глаза, коричневое дивное лицо. Африканские черты, смешавшись с признаками местной расы, создали образец уникальной, неповторимой красоты. Она обладала необыкновенной притягательностью, подобно драгоценному камню, ограненному рукой мастера. Камень этот сверкал всеми цветами радуги при малейшем движении.

— Почему ты так смотришь на меня, Эван? — спросила она.

— Извини, — он опустил глаза, уставившись на носки сапог. — На моей родине мужчина получает пощечину, если подобным образом смотрит на женщину.

— Почему?

Ее неосведомленность удивила его. Несмотря на все ужасы и страдания, которые ей пришлось пережить, Касильда умудрилась сохранить незамутненность и свежесть весеннего рассвета.

— Потому что, — объяснил он, — когда мужчина так смотрит на женщину, это значит, что он испытывает вожделение.

— Вожделение?

Эван уже сожалел о том, что разговор принял такой оборот:

— Неважно. Нам лучше не появляться в городе до утра. Где мы переночуем?

Она подняла свой узел, в котором лежала одежда и сетчатые гамаки:

— Иди сюда. Я знаю место, которое еще не обнаружили белые дьяволы.

Идя вслед за Касильдой, Эван не мог оторвать от нее глаз. Рубашечного покроя платье, сшитое из оленьей кожи, обтягивало ее фигуру, выдавая совершенство линий.

— Почему твои люди отпустили тебя со мной одну?

— А почему бы и нет? — она подняла глаза, и в них заплясали синие блики.

— Ну… ты женщина, а я мужчина.

Касильда рассмеялась:

— Вот уж этого не стоит мне напоминать. Твой народ, наверное, как и испанцы, не учит своих женщин защищать себя. А мой народ учит.

Эван замолчал. Касильда была права. Она была вооружена не хуже воина, начиная от ножа с костяной рукояткой, что был засунут в висевшие на поясе ножны, и кончая отравленными дротиками, привязанными к голени.

— А ты не боишься идти в Номбре-де-Диос? — спросил он.

— Я бы не пошла, если бы боялась.

— А если кто-нибудь узнает тебя?

— Никто меня не узнает. Мой хозяин всегда держал меня в доме, взаперти.

— А что, если он узнает тебя?

— Не узнает, — она придержала ветку, чтобы он мог пройти. Эван услышал близкое журчание падающей воды, это позволило ему предположить, что они вышли к притоку реки Чагрес.

— Почему ты так уверена? — не унимался он.

— Потому что он мертв.

Взяв Эвана за руку, Касильда вывела его на зеленую поляну, где ручей впадал в маленькое озеро, берега которого ярким взрывом красок густо покрывали цветы с мясистыми лепестками.

— Мертв? Ты уверена? — продолжал беспокоиться Эван.

— Да, — Касильда положила узелок на землю. — Я убила его.

Эван лежал в гамаке, надвинув на лицо шляпу. Укромное место было уже окутано покровом сумерек, лягушки возбужденно квакали, приветствуя приближение ночи. Касильда и он уже подкрепились скромным ужином, состоявшим из маисовых лепешек, орехов и ягод. Эван делал вид, что спит, на самом же деле из-под полей шляпы он наблюдал за Касильдой и размышлял о ее словах.

Когда Касильда призналась, что убила своего хозяина, Эван не заметил на лице женщины ни малейшего сожаления. Очевидно, лишить жизни испанца для нее было не большим преступлением, чем свернуть голову курице. Не замечая его внимания, она сидела на корточках на земле и рылась в своей поклаже.

Да, она убила человека, но можно ли ее назвать убийцей?

В Старом свете принято считать индейцев и африканцев жестокими бесчувственными созданиями, способными только на исключительно слепую преданность своему племени. Многие уверены, что они совокупляются без любви, убивают без пощады, что они живут и имеют такое же понятие о добродетели, как волчья стая.

Но Эван мог убедиться, что это неправда. Он видел воина-кимаруна, убаюкивающего колыбельной своего малыша; он видел, что мужа и жену связывали узы любви; видел охотника, делившегося добычей с немощной старухой.

Касильда принадлежала к народу, которому жизнь нанесла немало ударов. Но это не сделало ее менее человечной. Душа Касильды, пережившей рабство и потерю детей, не очерствела от страданий. Единственный след, оставшийся у нее от пережитого горя — шрам на щеке. И все же мысль о том, что Касильда убила человека, не давала Эвану покоя. С такой же настойчивостью росла в нем и привязанность к ней.

Не замечая пристального взгляда Эвана, Касильда достала из узла платье и встряхнула его. Платье простого покроя было сшито из грубой материи и сильно поношено. Сердце Эвана сжалось, он понял, что это — одежда рабыни. Завтра, в городе, она будет играть роль его рабыни. Женщина пробурчала под нос какое-то незнакомое слово, и Эван понял, что она разделяет его отношение к этому тряпью.

Касильда бросила одежду на низкий куст и потянулась. Надетое на ней мягкое платье из оленьей кожи натянулось на груди. Увидев ее тугую коричневую шею, Эван едва не застонал. Ее вид вызвал в нем волну теплой истомы, мышцы его напряглись, и он почувствовал себя не слишком комфортно. Опустив руки, женщина направилась к нему.

— Я собираюсь искупаться в ручье, — объявила она.

Эван сдвинул шляпу вверх.

— Как ты узнала, что я не сплю?

Она открыто смотрела на то место, где топорщились его узкие брюки.

— О, — выдохнул он, сморщившись, и подтянул одну ногу. — Почему ты идешь купаться? В моей стране считается, что это вредит здоровью.

— От купания еще никто не умирал. Если хочешь, пошли со мной, — сказала она и отвернулась.

— Не хочу, — бросил он вслед.

Она снова стояла к нему лицом, развязывая шнуровку незамысловатого платья.

— Почему?

— Потому что у меня могут появиться еще и другие желания.

Она пожала плечами, сбросила платье и вошла в воду пониже каскада.

— Поступай как знаешь.

Эван при виде ее запрокинутой головы с закрытыми глазами, обнаженного тела, поблескивающего капельками ключевой воды, едва не взорвался. Этого вынести он не мог и, через несколько минут ухнулся в водоем рядом с Касильдой. Ноги ощутили каменистое дно и приятное течение чистого потока. Она открыла глаза:

— Я думала, ты не будешь купаться.

— А, они у меня все равно появились.

— Что появилось?

— «Другие» желания.

— Черт возьми, когда же ты расскажешь мне, что это такое?

Эван нырнул в воду и появился впереди, он обнял ее, любуясь гибким крепким телом, сложившимися в беззвучное «о» губами, огромными, мерцающими, как звезды, глазами.

— Лучше я покажу тебе, кара, — он склонился к ее губам.

— Я раньше не видел вас в городе, сеньор, — сказал Родриго незнакомцу. — Интересно, почему?