О недоверии местных организаций к ЦК РСДРП(б) прямо говорили Калинин, Невский, Минин{233}. Выступивший от Выборгского района Лацис отметил, что «на металлическом заводе на совместном собрании коллективов всех партий стали каяться друг перед другом и вынесли резолюцию о сплочении партий вокруг Советов. Бюро нашего коллектива вынесло соответствующую резолюцию и сложило свои полномочия»{234}. Винокуров (Невский район) сообщил, что «организуются ударные батальоны… Замечается подъем – погромный против большевиков»{235}.

Интересно признание И. Сталина, выступившего с докладом «О текущем моменте»:

«Взять власть 3 (16) и 4 (17) июля мы могли, мы могли обязать ЦИК санкционировать нашу власть. Но вопрос о том, могли ли мы удержать эту власть. На нас поднялись бы фронт, провинции. Советы. Власть, не опирающаяся на провинции, оказалась без рук и без ног. Взятием власти при таких условиях мы оскандалились бы»{236}.

Итак, вооруженный мятеж был организован экстремистски настроенными большевистскими лидерами только в столице. Они и не рассчитывали на поддержку населения, более того, действовали вопреки твердой позиции Советов, лояльных Временному правительству. То, что разброд и шатание начались на всех партийных уровнях, показали результаты голосования по докладу «О текущем моменте». В поддержку резолюции высказались 28 делегатов, столько же воздержались, а 3 голоса было подано против[52].

Встревоженный политической ситуацией, Центральный Комитет созвал 13 июля тайное расширенное совещание, в котором приняли участие представители Петербургского комитета, Военной организации при ЦК РСДРП(б), Московского областного бюро, Московского окружного комитета. Среди участников совещания: Бухарин, Бубнов, Бокий, Володарский, Лацис, Молотов, Ногин, Невский, Ольминский, Подвойский, Рыков, Сталин, Свердлов, Сокольников, Савельев. Устроители совещания ставили перед собой задачу: не дать низовым организациям окончательно распасться или уйти из-под влияния ЦК; выработать новую тактику, чтобы сохранить руководящую роль в деморализованной рабочей среде и в солдатских массах. Но фактически в течение двух дней шла острая дискуссия по существу тезисов Ленина{238}, в которых содержались оскорбления в адрес Временного правительства и прессы, выпады против Советов, социалистов-революционеров и меньшевиков, которые якобы «предали дело революции, отдав его в руки контрреволюционерам и превратив себя и свои партии и Советы в фиговый листок контрреволюции»{239}. Ленин выступает и против лозунга «Вся власть Советам!», призывает сочетать легальную работу с нелегальной, советует «собрать силы, реорганизовать их и стойко готовить к вооруженному восстанию»{240}. Особенно ожесточенно критиковали Ленина Володарский, Рыков, Ногин, а голосование окончательно расставило все по своим местам: из 15 участников совещания 10 отвергли тезисы Ленина. В принятой резолюции нашли отражение противоположные взгляды, которые и определили задачи партии в сложившихся условиях. В ней ни слова не говорилось ни о необходимости приступать к подготовке вооруженного восстания, ни об отказе от лозунга «Вся власть Советам!». В равной степени участники совещания (его большинство) не отрицали дальнейшего участия в революции меньшевиков и эсеров. Напротив, было принято решение о приглашении эсеров на VI съезд РСДРП(б). Констатируя, что Временное правительство не в состоянии обеспечить решение основных проблем, резолюция наметила основные задачи партии:

• разоблачение контрреволюционных мероприятий;

• критика политики руководителей мелкобуржуазных партий;

• работа партии по укреплению позиции революционного пролетариата;

• подготовка сил для решительной борьбы за осуществление программы большевистской партии{241}.

Итоги совещания отчетливо показали, что между Центральным Комитетом и Лениным по многим вопросам существуют принципиальные разногласия{242}.

Ознакомившись с резолюцией совещания и протестуя против ее содержания, Ленин пишет статью «К лозунгам», в которой вновь обрушивается на Временное правительство за репрессивные меры против участников мятежа 3—4 июля, беспардонно поносит эсеров и меньшевиков, которые якобы «оказались фактически участниками и пособниками контрреволюционного палачества»{243}. «Советы, – пишет он, – похожи на баранов, которые приведены на бойню, поставлены под топор и жалобно мычат»{244}.

Как мы уже говорили, основная масса рабочих и солдат отвернулась от большевиков{245}. Это признавали многие видные деятели Военной организации – Подвойский, Кедров, Ильин-Женевский, которые после июльских событий тайно встретились на квартире Г. Ягоды, чтобы разобраться в последствиях мятежа, определить понесенные потери, наметить стратегию дальнейших действий и, по возможности, наладить организационно-агитационную работу в армии{246}.

Положение дел усугублялось еще и тем, что большевики лишились своих органов печати: были закрыты «Правда», «Труд», «Солдатская правда» и другие издания. Возник конфликт между Центральным Комитетом и Военной организацией, поскольку последнюю не устраивало подчиненное положение в партийной структуре. Ликвидировали и главную опору мятежников: разоружили 1-й пулеметный, 180-й пехотный и гренадерский полки, дислоцированные в Петроградском гарнизоне. Войсковые части, находившиеся под влиянием большевиков, вскоре после июльских событий были отправлены на фронт. И, наконец, изолировали многих опытных большевистских лидеров и активных членов «Военки»: в «Крестах»{247} и других петроградских тюрьмах содержались Троцкий, Коллонтай, Каменев, Луначарский, Раскольников, Антонов-Овсеенко, Дыбенко, Рошаль, Ремнев, Сахаров. Только в «Крестах» сидело около 130 человек, арестованных по политическим мотивам. Более 10 большевиков, получивших ранения на улицах Петрограда во время июльской перестрелки, содержались под надзором в Николаевском военном госпитале{248}. Кроме них, в районных управлениях и на гауптвахтах сидели Крыленко, Тер-Арутюнянц, Дашкевич, Вишневетский, Дзениц, Коцюбинский, Баландин, Куделько, Клим, Занько, Ермолаев, Булин, Коновалов, Егоров, Полуэктов, Фирсов, Русинов, Плотников, Плясов, Васильев{249} и другие.

Следует отметить, что заговорщики оказались под мощным «огнем» общественного осуждения. «Большевики, – говорилось в редакционной статье газеты «Живое слово», – скомпрометированы, дискредитированы и уничтожены… Мало того. Они изгнаны из русской жизни, их учение бесповоротно провалилось и оскандалило и себя и своих проповедников перед целым светом и на всю жизнь»{250}.

Однако автор этой статьи явно недооценивал вождя большевиков, который готовился к реваншу. Наивному журналисту и в голову не приходило, что упрямый и самоуверенный Ульянов не только не смирился с поражением, но даже не внял совету самого Ф. Энгельса, который как-то предупредительно заметил, что «всякие заговоры не только бесполезны, но даже вредны»{251}. Он также не подозревал, что вожак путчистов планирует новый заговор. Заговор, который приведет к неисчислимым человеческим жертвам, бедствиям и страданиям десятков миллионов россиян. Именно об этом заговоре и думал Ленин, находясь вместе с Зиновьевым в окрестностях Сестрорецка[53]. Здесь большевистский вождь приступает к разработке нового плана захвата власти, работает над «развитием» учения марксизма о государстве, пытаясь обосновать необходимость и неизбежность гражданской войны в так называемый «переходный период от капитализма к коммунизму» и старается доказать, что «этот период неминуемо является периодом невиданно ожесточенной классовой борьбы, невиданно острых форм ее, а следовательно, и государство этого периода неизбежно должно быть государством по-новому демократическим (для пролетариата и неимущих вообще) и по-новому диктаторским (против буржуазии)»{253}.

вернуться

52

Располагая вполне доступными источниками об истинном политическом положении в большевистской партии после июльских событий, профессора коммунистической ориентации тем не менее умудряются писать, что за период с Апрельской конференции до VI съезда количество членов партии якобы увеличилось с 80 до 240 тысяч237.

вернуться

53

Здесь уместно привести свидетельство Эйно Рахьи, который писал, что Ленин, чтобы избежать ареста, был «вынужден спрятаться под матрацем – в квартире финского рабочего»252.