— Сопоставляя все эти удивительные обстоятельства, — заметил капитан Уэнтуорт, — следует заключить, что провидение позаботилось о том, чтобы кузен ваш не мог вам представиться.

Как только ей удалось завладеть вниманием Мэри, Энн постаралась ей втолковать, что их отец и мистер Эллиот многие годы состояли не в тех отношениях, чтобы следовало теперь искать с ним знакомства.

И все же сама она в глубине души радовалась, что повстречала кузена и своими глазами убедилась в том, что будущий владетель Киллинча оказался настоящим джентльменом и по внешности человеком неглупым. Она вовсе не хотела упоминать о том, что видела его дважды; хоть Мэри, по правде сказать, и в первый-то раз его не заметила, но почла бы себя оскорбленной, узнай она о том, что Энн буквально столкнулась с ним в коридоре и принимала учтивые его извинения, тогда как сама она вовсе не имела удовольствия подходить к нему близко; нет-нет, пусть это беглое родственное свидание навеки останется тайной.

— Разумеется, — сказала Мэри, — ты сообщишь о нашей встрече с мистером Эллиотом, когда будешь писать в Бат. Отцу, я полагаю, будет интересно. Ты уж непременно напиши.

Энн уклонилась от прямого ответа, но, по ее понятиям, обстоятельство это не только было недостойно упоминания, но его решительно следовало утаить. Она знала, какое оскорбление было нанесено отцу много лет назад; догадывалась, каким образом касалось оно до Элизабет; и не раз замечала, сколь раздражала обоих самая мысль о мистере Эллиоте. Мэри никогда не писала в Бат; весь труд поддерживать ленивую и скудную переписку с Элизабет выпал на долю Энн.

Вскоре после завтрака явился капитан Харвил с женой и капитаном Бенвиком; они договаривались напоследок погулять вместе по Лайму. В Апперкросс возвращаться решили после полудня, а до той поры не расставаться с новыми друзьями и не сидеть взаперти.

Едва они вышли на улицу, капитан Бенвик очутился рядом с Энн. Вчерашняя беседа ничуть его не расхолодила; некоторое время они шли вместе, как прежде толкуя о лорде Байроне и мистере Скотте, и не в силах, как прежде и как всякие два читателя, достигнуть полного соглашения касательно сравнительных их достоинств, пока компания не перемешалась, и вместо капитана Бенвика Энн обнаружила рядом с собою капитана Харвила.

— Мисс Энн, — сказал он, понизив голос, — вы сделали доброе дело, расшевелив беднягу. Почаще бы ему бывать в таком обществе. Сам знаю, нельзя ему вариться в собственном соку. Да что поделать? Нам невозможно расстаться.

— Да, — отвечала Энн. — Я легко могу понять, сейчас это невозможно. Но быть может, со временем… Мы ведь знаем, какой странный целитель время, и, вспомните, капитан Харвил, ваш друг понес утрату так недавно — кажется, только прошлым летом.

— Что правда, то правда (с тяжелым вздохом) — в июне только.

— А узнал о ней, верно, и того позже.

— Да, только в начале августа, когда воротился с Мыса Доброй Надежды и ему как раз дали «Борца». Я был в Плимуте и со страхом ждал его; он уж и письма слал. Но «Борец» отправили в Портсмут. Там предстояло ему узнать страшную новость. Но кто сообщит такое? Только не я. Я уж лучше дал бы вздернуть себя на мачте. И никто б не решился, если б не этот добряк (кивая в сторону капитана Уэнтуорта). «Лакония» неделей раньше пришла в Плимут; в море ее сразу послать не могли. Он все берет на себя. Пишет письмо, прося об отпуске, не дожидаясь ответа, скачет без роздыха день и ночь до самого Портсмута, добравшись туда, сей же час отправляется на борт «Борца» и целую неделю не расстается с нашим беднягой. Вот что он сделал, а больше никто бы не спас несчастного Джеймса. Ну, сами посудите, мисс Энн, нам ли не любить его?

Энн добросовестно обдумала сей вопрос и в ответ могла произнесть лишь то, что ей под силу было выговорить, а ему под силу выслушать, ибо он слишком разволновался от воспоминаний и спешил переменить тему разговора.

Миссис Харвил недалеко от дома решила, что муж ее довольно уже ходил, и советовала им так завершить прогулку: пусть проводят их до дверей, вернутся в гостиницу и уж без них отправятся в обратный путь. Она была права по всем расчетам. Но когда они приблизились к Кобу, им так захотелось еще раз проститься с ним, и Луиза преисполнилась в этом такой решимости, что волей-неволей пришлось признать, что четверть часа не составят существенной разницы; и, обменявшись с Харвилами самыми теплыми пожеланиями, приглашениями и обещаниями, какие только можно себе представить, они с ними расстались у крыльца и в сопровождении капитана Бенвика, который, кажется, не думал их покидать до последнего, пошли любоваться морем.

Капитан Бенвик вновь очутился рядом с Энн. «Гармония в сем говоре валов»^[12] никак, разумеется, не могла не привесть на память строк лорда Байрона, и Энн с радостью их слушала, пока можно было слушать. Вскоре, однако, внимание ее было отвлечено.

Из-за сильного ветра дамам трудно было идти поверху, а потому решили спуститься вниз, и все внимательно и осторожно спускались по крутой лестнице, кроме Луизы; та вознамерилась спрыгнуть и чтобы капитан Уэнтуорт ее подхватил. Она и всегда так прыгала во время их прогулок, а он ее подхватывал, и ей ужасно это нравилось. Сейчас ему, правда, не очень хотелось, чтобы она прыгала на твердые камни. Однако он ее подхватил. Она благополучно оказалась внизу, но тотчас, расшалившись, взбежала вверх по ступенькам, чтобы он подхватил ее снова. Он ее отговаривал, убеждая, что и без того ее сильно встряхнуло; но напрасно он старался, она только улыбалась и твердила: «Нет, я решила, я прыгаю». Он расставил руки; на полсекунды всего она поторопилась и упала прямо на камни — замертво! Ни раны, ни крови, ни синяка: но глаза были закрыты, лицо бледно, как смерть, и она не дышала. Легко вообразить смятение, охватившее всех, кто стоял вокруг!

Капитан Уэнтуорт поднял ее и опустился на колени, держа ее на руках и глядя на нее в молчании, почти такой же бледный, как сама она.

— Она умерла! Умерла! — голосила Мэри, вцепившись в своего мужа, который и без того был не в силах шелохнуться, а в следующую секунду Генриетта, услыша этот крик, тоже потеряла сознание и рухнула бы на ступени, если бы капитан Бенвик и Энн не подхватили ее.

— Поможет мне кто-нибудь? — были первые слова, вырвавшиеся у капитана Уэнтуорта. Он говорил с таким отчаянием, будто силы вовсе его оставили.

— Ступайте же к нему, к нему, — взмолилась Энн. — Ради бога, ступайте к нему. Я одна ее удержу. Оставьте меня, ступайте к нему. Разотрите ей руки, виски, вот соли, возьмите, возьмите.

Капитан Бенвик подчинился, Чарлз сумел отцепиться от жены, и оба подбежали к капитану Уэнтуорту. Они подняли и надежно уложили Луизу, сделали все, как сказала Энн, но напрасно. И капитан Уэнтуорт с горечью воскликнул:

— Господи! Что будет с ее отцом и матерью!

— Лекаря! — сказала Энн.

Это слово сразу его ободрило и, проговорив: «Да, да, скорее лекаря!» — он бросился прочь, но Энн остановила его:

— Капитан Бенвик, может быть, лучше капитан Бенвик? Он ведь знает, где найти лекаря.

Все, кто способен был рассуждать, поняли преимущество ее предложения, и тотчас (все делалось тотчас) капитан Бенвик, оставя бедную Луизу на попечении брата, со всех ног помчался к городу.

Что касается до оставшихся, трудно сказать, кто из троих, сохранявших рассудок, был сейчас несчастней: капитан ли Уэнтуорт, Энн или Чарлз, который, будучи нежным братом, горько рыдал над Луизой и отрывал от нее глаза, только чтобы посмотреть на другую сестру, тоже без чувств, да на свою жену, испускавшую истошные вопли и требовавшую помощи, которой не мог он ей оказать.

Энн, напрягая все силы души, чтоб помочь Генриетте, старалась утешить и остальных, утихомирить Мэри, успокоить Чарлза, ободрить капитана Уэнтуорта. Оба, казалось, ждали ее распоряжений.

— Энн, Энн, — восклицал Чарлз. — Что же делать? Что теперь делать?

Глаза капитана Уэнтуорта тоже были обращены к ней.