Однажды он заговорил с ним и узнал, что его зовут Раду, а ещё то, что тот хорошо воспитан, а самое главное, он предан Османской империи, и это не просто слова. Раду стал взрослеть под присмотром шехзаде, который старался дать ему всё самое лучшее: образование, сладости, подарки, нежность, покровительственную любовь. Иногда он видел в глазах валахского юноши тот же отблеск, с которым он смотрел и на него.

— Ты уже, наверное, знаешь, что… — заговаривает с Раду Мехмед.

— Да, повелитель, — говорит тот смиренно, но в его взоре и близко не теплится это чувство, — но я бы предпочёл остаться здесь, — на секунду умолкая, — с Вами, шехзаде…

— Мехмед, — поправляет его тот и нарочито медленно подходит к нему, сбивая своё и дыхание юноши.

— Мехмед, — робко вторит тот, на секунду прикрывая глаза и трепеща ресницами, что заводит шехзаде ещё сильнее, вздрагивая и ощущая жёсткие пальцы на подбородке, неожиданно нежно сжимающие его, большой палец кружит по губам, заставляя приоткрывать их. Раду проводит языком по кончику пальца, срывая стон с губ будущего главы огромной империи.

Шехзаде дышит всё тяжелее, с трудом находит в себе силы отдёрнуть палец, но отпускать подбородок не торопится.

— Скажешь, рано? — набравшись смелости, произносит Раду. — Увидимся ли ещё? — взгляд печальный.

Мехмед неожиданно подаётся вперёд, врываясь в рот скромного юноши настойчиво, быстро жаля языком, исследуя, наслаждаясь тем, как тот вплотную прижался к нему, чувствуя, как напрягся его член, ощущая желание взять то, о чём мечтал всё долгое время, пока рос Раду. Рваные взаимные движения по спинам, поцелуй, затягивающий обоих в сладкое безумие, покалывающее, пульсирующее ощущение внизу живота. Мехмед отстраняется и ненасытным взглядом смотрит на любовника.

— Возьми же, — хнычет тот и ластится к рукам будущего повелителя щеками.

— Нетерпеливый какой, — цокает языком шехзаде, проговаривая это вибрирующим от страсти голосом, с головой выдавая себя.

— Хочу тебя, — шепчет Раду и вскрикивает, когда Мехмед разворачивает его к себе спиной, отбрасывая волосы с плеч юноши, быстро целуя обнажившуюся, холёную, бледную кожу.

Ладони бегут по высоко вздымающейся груди, сжимая её, вниз, к сосредоточию его мужской силы, освобождая того от штанов, и шехзаде удовлетворённо проводит рукой по напряжённому стволу, наслаждаясь стонами юноши.

— Хорош! — вскрикивает он, продвигая ладони к поджарым бёдрам, ощущая дрожь парня.

Неожиданно шехзаде вновь поворачивает Раду к себе, накрывает его губы смелым поцелуем, заставляя дрожать ещё сильнее, испытывать доселе непонятные чувства, возникшие вначале как благодарность и уважение к старшему, затем же переросшие в нечто большее, заставляющее по ночам просыпаться от чувственного образа старшего мужчины и ощущать под собой на простыне семя поллюций.

Они отрываются друг от друга еле дыша.

— Живёшь в моих покоях до отъезда, — повеление как желание, всепоглощающее, заставляющее забываться, движет сейчас мужчиной.

Раду грустно пытается перебить своего наставника. Тот прикладывает пальцы к губам и шикает.

— Я найду способ вернуть тебя обратно ко мне, а сейчас насладимся тем временем, что у нас осталось, — говорит Мехмед и тянет улыбающегося и возбуждённого юношу в сторону своей спальни.

Тем временем в покоях Лале.

— Ох, доченька, — шепчет тётушка и гладит тонкую ладошку взбудораженной девушки, — он же иноверец, как вы будете жить вместе, другие традиции, другой уклад жизни, мысли другие, а-а-а-а? Эх… — из глаз женщины брызгают слёзы.

— Предписано подчиняться воле старших, Шахи-хатун, сказал так дядюшка, значит, исполню, — проговариваю, а у самой горит лицо, словно спелые маки, трепещут опущенные ресницы, а нижняя губа прикушена, чтобы внезапная торжествующая улыбка не озарила его, а то догадается тётка, что давно уже сердце отдано ему, чужеземцу, христианину, Владу Басарабу.

И мечтать не смела о таком счастье, а ещё не знаю, что думает об этом сам Влад, с приготовлениями к поездке в его королевство мы виделись лишь мельком, издалека. Тётушка ещё рассказывает что-то из своей жизни, сетует на судьбу её племянницы, а мои мысли обращаются к нему, к тому, с кем судьба меня свяжет так крепко, чтобы уже не разлучить никогда, только смерть, но об этом не хочется думать.

Помыслы витают далеко от моих покоев. Смотрю на Шахи-хатун, вижу, что дремлет моя хорошая, утомлённая сборами и переживаниями за судьбу её любимой девочки. Ухожу из прохладных комнат прогуляться, подумать, но меня так и подмывает побежать быстрее, взорваться радостью, сплясать и поблагодарить Всевышнего. Оказавшись во дворе, бесшабашно ныряю в густые кусты с мягкими листьями и оказываюсь на красивой, освещённой солнцем полянке. Не удержусь ведь, широко улыбаюсь: ноги и руки сами начинают выводить пируэты. Я точно пылинка, танцующая в столпе света огромного светила. Времени не чувствую, только я, только солнце…

— Ты словно ива, такая же гибкая, — слышу знакомый голос, от которого щемит сердце, и медленно поворачиваюсь.

Мгновенно собираюсь, приглаживаю волосы, тут же краснея, невпопад спрашиваю:

— Ива?

— Ива, — вторит Влад, подходя ближе, и я робко поднимаю глаза. — Дерево, растущее около воды.

— Нам запрещено видеться, — строго говорю я, когда вижу, что делает шаг ко мне навстречу.

— Хочешь, я прикрою глаза? — хитрый прищур голубых, как небо над нами, глаз.

— Как же мне тогда считать звёзды в них? — отвечаю и прикрываю рот от лёгкого смешка, вижу, как он в смятении стоит передо мной.

— Ты заигрываешь со мной, хатун? — вновь инициатива в его руках.

— Простите, господин, — смиренно склоняю голову перед ним, как перед своим будущим мужем.

Неожиданно ощущаю его руку на подбородке, медленно поднимающую мою голову, встречаясь глазами, и мы оба вспоминаем тот страстный поцелуй, которым мы наслаждались в предрассветный час перед разлукой. С тех пор он возмужал: его плечи стали шире, челюсть напряжённо поджата, во взгляде суровость. Он уходил юношей, а пришёл мужчиной. Война не сделала его жестоким, но жёстким — вне сомнений, ещё более бескомпромиссным и волевым.

— Станешь равной, рядом, со свободой говорить и действовать без опаски наказания, но не без защиты с моей стороны, — отвечает так, что понимаю: нет ничего сильнее этих слов, это как «люблю», только усиленное многократно.

Улыбаюсь и слышу, что наше единение нарушается шуршанием травы. На поляне появляется ещё одно солнце — Аслан. Он прикрывает глаза ладонью и ступает на ощупь.

— Я не смотрю, не смотрю, — поспешно произносит он, а Влад отпускает мой подбородок, напоследок приласкав его, задержавшись большим пальцем на губах.

— Аслан, хватит дурачиться, — говорит Влад, усмехаясь.

— Точно? — произносит тот и приоткрывает один глаз.

Я прыскаю смехом в ладонь.

— Хорошо, — говорит «львёнок», облегчённо вздыхает, неловкость зашкаливает. — Я вас поздравляю, — произносит, а самому хочется сгрести нас в охапку и обнять так сильно, чтобы слышался хруст костей, он бы мог.

— Благодарю, друг, — произносит Влад, а я с удивлением замечаю в его голосе появившуюся властность, с некоторым опозданием понимая, что он всё же будущий правитель, прежде всего, — у меня для тебя сюрприз.