Я мертв. Мне неизвестно, сколько лет — или тысячелетий — прошло со дня моей смерти. Но если в мире звучит мое имя, я вижу тех, кто произносит его.

Это происходит все реже. Эльфы, прокляв, запретили его. Наивные… Как быстро они забывают. Эти сознания настолько привыкли ко лжи, что уже не могут осознавать правду. Их проклятия смертоносны, но нельзя причинить вред мертвому. Даже если при жизни он был слабейшим из слабых. А я не был таким.

Но эльфы все же помнят обо мне. Должно быть, еще не развеялся пепел на месте их городов. Помнят и мои соплеменники. Для молодых я только герой полулегенды — полуправды. Для выживших современниковзагадка. Представители других рас не помнят меня — кому интересна старая эльфийская сказка. Тем лучше. Когда я вернусь, немногие смогут узнать меня. Я вновь буду никому не известным ребенком. Как тогда, много лет назад.

Мое рождение было обыкновенным. Таким же, как у всех драконов первого поколения. Удлиненное яйцо в жесткой скорлупе, внезапно появившееся в пустыне, поле или горах. Нас было много. Почти все благополучно появились на свет. Лишь единицы погибли.

Вылупись я сразу же, был бы в мертв. Меня спасло умение видеть. Тогда я не знал как его назвать, и в чем природа этой способности. Впрочем, сейчас я знаю не намного больше. Но умение использовать эту способность было врожденным.

Мои первые воспоминания связанны именно с ней. Я видел все возможные варианты моей судьбы до — определенного момента. Для того что бы заглянуть дальше не хватало сил, или, быть может умения. То, что не имело ключевого значения, ускользало от глаз. Я знал, в какие действия могут изменить мою судьбу. Иногда они едва различались. Ведь существовали тысячи вариаций.

В большей части меня ждала смерть.

У маленького дракона мало шансов выжить у подножия ледяных гор, где не найти ничего живого. Но я знал, как повернуть свою судьбу по нужному пути. Необходимо было просто уснуть и подождать какое-то время в этом состоянии. Впоследствии такой сон назовут летаргическим. Не найдя другого выхода я так и поступил

Ожидание не показалось мне долгим. Просто крепкий сон без сновидений. Меня разбудили голоса. Они уже были смутно знакомыми — я слышал их, наблюдая за будущим. Двое говорили обо мне. В их словах не было ничего интересного — я знал, что, в конце концов, они все равно решат взять яйцо с собой и дома узнать, жив ли ребенок.

И опять перед моими глазами мелькали картины будущего. Теперь все они ограничивались пятнадцатью-двадцатью годами. Мои будущие приемные родители были обречены. Их в любом случае ждет смерть. Очень тяжелая. Я понял, что не смогу их спасти. Но попытаться продлить их жизнь и выжить самому стоило.

И моя названная сестра, которой еще не было на свете, тоже не должна умереть. Она достойна долгой жизни. Я не собирался любить свою семью. И знал, что мне это удастся. Не любить проще, чем любить. Умение контролировать чувства в моем случае было врожденным. Но отсутствие любви не могло помешать мне получать удовольствие от семейного уюта. Двадцать спокойных, счастливых лет с теми, кто будет любить меня — прекрасная перспектива. У многих не было и этого.

Когда родители принесли меня домой, я уже решил, как нужно вести себя для того, что бы жизнь сложилась так, как мне было нужно. Было несколько ключевых моментов, когда мои действия решали все. Я очень хорошо помнил их. Другие, не имеющие значения, были для меня загадкой. И это было замечательно. В жизни должно быть место неожиданному — но только в мелочах. Тогда я еще не знал этого. Мне казалось, что те полу-чувства, смазанные картины будущего похожи на жизнь.

Сходство было немногим больше чем между мечтой и реальностью. Для того, что бы походить на сон, видения были слишком логичны. Краски в жизни были не ярче, но выглядели иначе. Можно было сконцентрировать внимание на каждой детали, даже если она не имеет никакого значения.

Разве важна причудливая мозаика, украшавшая потолок, плавные переливы цвета? Все это бесполезно. И я не замечал подобных вещей, когда видел будущее. Я еще не знал, красивы ли они — но это не уменьшало моего интереса. Все это было реально.

И ощущение собственного тела, еще совсем маленького — не больше полуметра — но сильного, несмотря на долгий сон. Похоже, он не причинил мне вреда…Хотелось двигаться, взлететь, или хотя бы попытаться это сделать. Но подобный шаг был бы опрометчивым. А мне очень хотелось жить. Особенно — после того как я понял, насколько это интересно. Только совсем юное существо может получить столько впечатлений, просто глядя в тонкую щель, появившуюся в яйце.

Я знал, что это отец стремится освободить детеныша, живым или мертвым. Мне хотелось увидеть его и мать. Я представлял себе их внешность, но смутно, ведь это не имело значения, и слабо отразилось в видении. Ждать оставалось немного. Свет…каким ярким он казался тогда. Настолько, что я зажмурился и чихнул. Должно быть, это выглядело трогательно и забавно, по крайней мере, так потом говорила мне мать.

И именно ее голос был первым, что я услышал, вылупившись.

— Бедняжка… — Я не чувствовал себя таковым. Напротив. Но от моего поведения сейчас зависело слишком многое. Жалость была мне необходима — ведь тех, кому сочувствуют, о ком заботятся, очень часто любят. В моем случае все должно было произойти именно так. Я открыл глаза и сжался в клубочек.

Мои действия в данной ситуации были очень важны, и их именно поэтому прекрасно мне известны. Нужно было только воспроизвести в точности все телодвижения из самого оптимального варианта развития будущего. Большие глаза и испуганный взгляд крохотного, беспомощного с виду существа. Мне удалось изобразить это в совершенстве. И мать опустилась перед разбитым яйцом, осторожно поглаживая меня и приговаривая, что-то успокаивающее.

— Не бойся, малыш… — Я расслабился. Позволил взять меня на руки. Все дети нуждаются в родительской ласке, в успокаивающих прикосновениях, даже те, кто, казалось бы, не мог этого получить никогда. Я единственный дракон первого поколения, выросший в семье соплеменников. Других растить было некому. Подростками некоторые объединились, или сошлись с представителями иных рас — но таких было очень мало, единицы. Из этих драконов никто не прожил достаточно, что бы повзрослеть.

Другие сумели вырасти — но только для того, что бы погибнуть в битве за власть. Ее пережили трое. Я. Мой враг и соперник, тот, с кем мы боролись, так долго, что ни один из нас не хотел уже уничтожить другого — Повелитель драконов, убивший всех доживших до битвы, кроме меня — потому что я тогда был в другом месте — и красного ящера по имени Вейш. Темная, почти бордовая шкура не пострадала от чьих-нибудь когтей или клыков по одной простой причине. Он умел рисовать. Так, как не мог никто. Его картины были точнее любого отражения, они были правильными, такими, какими и должно быть.

Это видели все, а Повелитель даже в большей степени, чем другие. Ведь он и Вейш были почти друзьями — настолько, насколько это возможно для двух драконов первого поколения. Но когда мать баюкала меня на руках, шепотом обращаясь к отцу с просьбой принести еды, Повелитель еще не стал Повелителем, а Вейш даже не представлял себе как выглядят краски или холст. Это было безумно давно.

Я ничего не делал, просто лежал на руках матери. Речь еще не была подвластна мне, как и превращение. Мои родители, подобно другим драконам, большую часть времени проводили в человеческом теле. Оно гораздо слабее драконьего, но и способно на большее.

Все драконы, кроме тех, кто появились в первом и втором поколении, рождались в человеческом теле. Первое и второе, по сути, были не рождены, а созданы, появившись в мире так же, как я. Мои родители принадлежали ко второму. Третье практически не существовало, когда они подобрали меня — было только несколько детей в немногих сформировавшихся семьях.