Но теперь уже не до отваги и не до храбрости. Смерть неминуема вне зависимости от того, храбр он или нет. Сандмирки затаились за ближайшими деревьями, а паника разъедала мозг Джима. Поблизости даже нет костра, пламя которого удержит их на расстоянии. На сей раз они сыграли наверняка: явились в дождливую ночь; небо плотно затянуто облаками, а дракон не может взлететь, не наткнувшись на деревья или утес; как обычное, живущее на поверхности земли животное, дракон сейчас может спастись только бегством. Но именно этой кошмарной ночью – и этим она отличалась от прочих ночей – Джим наконец разобрался в себе. Ничтожный триумф! Только это и отличало Джима-Горбаша от обреченного на смерть дракона.

Дыхание замерло в легких. На мгновение голоса сандмирков как бы смолкли. Джим увидел путь к спасению. Или к смерти? Презренна смерть от бездействия, когда можно воспользоваться последним шансом на спасение. Что он говорил Каролинусу в их первую встречу? «Но я же не дракон?»

Он и не был драконом. У Горбаша, несомненно, выбора в данной ситуации не было, но Джим Эккерт знал, что делать! Он готов погибнуть во время штурма Презренной Башни ради спасения Энджи – если это потребуется, – но покорно стать ужином стаи сандмирков он не собирался!

Вероятно, смерть подстерегала Джима и в воздухе, но уж лучше умереть, рухнув с небес, чем быть съеденным. Он раскрыл пасть и взревел на сандмирков; пригнулся и кинулся вверх, навстречу темноте и дождю; завывания быстро стихли, и тишина поглотила дракона.

Он взмахивал крыльями, набирая высоту, в нем теплилась надежду, что слой облаков опустился низко и, пробив его, он вылетит под свод чистого звездного неба. Так и произошло. Но где под этими дождевыми облаками ему отыскать восходящий поток? Хороший ветер спас бы Джима, но дождливая погоду исключала сильный ветер среди серых одутловатых дождевых туч. Если не перейти на парящий полет, то рано или поздно крылья нальются усталостью и он начнет терять высоту. После чего падение станет неминуемым.

Пока силы не покинули. Джим вновь и вновь настойчиво продирался наверх сквозь стену дождя. Темнота окружала и сжимала дракона: спереди и сзади, снизу и сверху. Он ощущал, что, несмотря на все усилия, неподвижно висит в мокрой и кромешной пустоте. Дождь шел безостановочно, и не было прорехи в плотном покрове темноты, через которую проглянуло бы звездное небо.

Сравнивая нынешнюю скорость набора высоты со своими предыдущими полетами, Джим прикинул, что уже достиг пяти тысяч футов. Он попытался вспомнить некогда заученные, но потом позабытые за ненадобностью сведения о дождевых облаках. Как смутно вспоминалось Джиму, поливать его могут три вида облаков: nimbostratus – слоисто-дождевые, altostratus – высокослоистые, cumulonimbus – дождевые. Они и составляют нижний слой, а вот слоисто-дождевые и слоистые занимают средний слой, значит, дотягиваются до двадцати тысяч футов. Совершенно очевидно, на такую высоту дракону не взлететь. Его легкие, как ни крути, оставались легкими животного, приспособленного к Жизни на поверхности земли. На таких высотах дракону или не хватит кислорода, или он замерзнет от холода.

Наконец облака немного разрядились: задул хоть слабый, но постоянный ветер. Джим поймал его и рискнул: расправил крылья и даже «перевел дыхание», не ощущая потери высоты. Крылья ощутили упругость воздуха, а мозг дракона зарегистрировал, что полет перешел в плавное снижение.

Он интенсивно заработал крыльями, и рецепторы просигналили, что он опять пусть медленно, но поднимается вверх. Его мозг, раскаленный до белого каления с того момента, как он решил покинуть сандмирков, сыграл неожиданную, но удачную шутку: из закоулков памяти он выудил отрывок из старинной книги. В нем говорилось о заблудившемся под водой: несчастный ныряльщик не знал, как всплыть на поверхность. Джим вспомнил, что ныряльщику был необходим внутренний сонар. Но драконы обладают не только необычно громким голосом, а и сверхчувствительным зрением и слухом! Летучие мыши летают ночью вслепую, и, как обнаружили экспериментаторы, когда животных лишали возможности пользоваться зрением, те для передвижения превосходно обходились своим сонаром. Так почему бы и ему не попробовать? По крайней мере – не рискнуть?

Джим открыл пасть, набрал полные легкие воздуха и испустил зычный вопль в окружающий его дождь и темноту.

Он вслушался…

Он не был уверен, что услышал эхо…

Он крикнул снова. И слушал, слушал, напрягая уши…

На сей раз ему показалось, что слабое эхо вернулось.

Он издал повторный крик и вслушался в темноту. Эхо оказалось четким. Что-то пряталось внизу, чуть правее летящего дракона.

Наклонив голову к земле, он прокричал снова.

Слух драконе быстро приспосабливался. Джиму удалось даже различить оттенки звуков, отраженных от различных поверхностей. Вдалеке и справа эхо было приглушенным, но по мере приближения звук становился резче, а стоило Джиму взять чуть левее, звук опять приглушался. Согласно законам логики и акустики следовало, что прямо под Джимом находится твердая поверхность.

Но тут Джим засомневался. Высота тональности эха вряд ли точно характеризовала поверхность. Вероятней всего, прямо под ним лежала открытая местность, а справа и слева тянулись леса, приглушавшие эхо.

Он прекратил эксперименты и продолжил полет. Сложнее всего, решил он, определить расстояние между ним и источниками эха. Дрожь ликования пробежала по его телу. Но радовался он вовсе не оттого, что полностью уверовал в свои силы, и не оттого, что он может спасти себя, одержав полную победу над сандмирками. Он поверил в то, что всегда можно найти выход из любой тупиковой ситуации.

Джим летел дальше, пытаясь набрать высоту, чтобы почувствовать разницу в силе и высоте звука эха. Расправив крылья и перейдя на парящий полет, он бросил пульсирующий крик в затопленную дождем темноту.

Эхо вернулось и принесло с собой надежду на спасение: Джим почувствовал привычное распределение сильного и слабого звуков – показателя смыкания поверхностей с высоким и низким коэффициентом отражения, – в том же направлении, что и раньше. Но сила эха заметно ослабла, что помогало узнать высоту полета.

Исследование захватило Джима. Лихорадка оптимизма зажгла кровь в венах. Шансы на то, что он не успеет набрать достаточно информации для безопасной посадки, оставались значительными, но ведь совсем недавно не было и тени сомнения, что он и вовсе погибнет.

Джим чередовал подъемы и спуски, экспериментируя с перепадами высоты. Видимо, чем ближе был дракон к смерти, тем сильнее обострялось его восприятие и тем более возрастала его способность к обучению. Слух стал не только чутким, но избирательным. Джим различал уже не два типа поверхностей, а с полдюжины – включая узкую полоску «металлического» эха, означавшего, возможно, ручей или реку.

Способность к обработке информации мало-помалу крепла. Используя эхо, Джим представил себе рельеф местности. Главное, что теперь он мог игнорировать два звука, которые едва не сбили его с толку в самом начале: шипящий шум дождя и мертвый звук ударяющих о землю капель. Слух дракона обрел избирательность.

Джиму подумалось вдруг, что драконы и летучие мыши, вопреки общепринятому мнению, имеют много общего. Несомненно, крылья драконов напоминали увеличенные крылья летучих мышей. Если он способен делать то, чему научился сейчас, значит, на это способны все драконы. Поразительно, но в большинстве своем драконы не сомневались, что ночное время, за исключением полнолуния, непригодно для полетов.

Разумеется, Джим помнил, что драконы ориентируются в темноте совершенно не так, как люда. Когда он оказался в драконьих пещерах, никакого приступа клаустрофобии не наблюдалось: ему было абсолютно безразлично, где он – под землей или в кромешной темноте. А когда в подвале трактирщика Дика во время героического уничтожения запасов провианта потух факел, Джима это нисколько не смутило. Темнота, невозможность видеть не таила в себе ни страха, ни чувства опасности. Истинная причина драконьего предубеждения против ночных полетов заключалась в другом.