— Вот еще! — фыркнул шут, но, как-то неестественно замер, и требовательно вопросил: — А ты мне?

— Хм, — усмехнулся Ставрас. — Посмотрим.

— И что это значит?

— Все зависит от того, как ты вести себя будешь.

— Но… — начал Шельм.

Ставрас не дал ему продолжить:

— Так что там насчет Веровека и девушек?

— Глухо, как банке без варенья, ну, или в бочке без вина.

— И тебя это беспокоит?

— Конечно. Его же королева так и оженит на какой-нибудь девице, устраивающей лишь её одну, а этот пентюх не посмеет возразить, как не возразил, когда она меня отваживала, — последние слова он прошептал уже едва слышно.

Ставрас молчал. Шелест, не спеша, вез их в ту же сторону, в которую ускакал Веровек. А шут все пытался разобраться, что на него нашло, почему только со Ставрасом его традиционная маска дает трещины и он с каждым разом все сильнее обнажает перед ним не просто истинное лицо, а душу, настоящую, обнаженную и до ужаса ранимую. Почему только с ним? Может, это и есть особая, незримая магия Драконьего Лекаря?

— Ставрас?

— М?

— А у тебя, случайно, в роду масочников не было?

— Подозреваешь, что я влияю на твое сознание?

— Просто понять себя самого не могу, и это, знаешь ли, раздражает, — проворчал тот.

— Нет. Не было, — честно признался лекарь. — А если бы были, к кому бы ты меня отнес? К кукловодам, кукольникам или марионеточникам?

— К марионеточникам, конечно, — сразу же ответил шут.

— Почему? — полюбопытствовал Ригулти, которому действительно стало интересно.

— Потому что кукловоды полностью подавляют волю и ведут за собой уже не совсем людей, а нечто напоминающее их лишь внешне, с душами, связанными с душой кукловода так плотно, что если умрет маг-масочник, умрут и все, кто идет за ним, подвластные его воле. Я себя такой живой, безвольной куклой не ощущаю. Кукольники накладывают психо-маски, заменяя ими врожденные психологические портреты, а я прекрасно помню себя в детстве и все такое…

— Если изначальную личность полностью заменить на маску, — перебил его Ставрас, явно не хуже Шельма разбирающийся в вопросе, — то и воспоминания тоже замещаются, причем полностью.

— Все равно, мне кажется, ты бы так со мной поступать не стал, да и зачем? Тебе же самому было бы неинтересно с такой вот ожившей маской, ведь ты мог бы полностью спрогнозировать мои действия, а ты всегда так удивляешься всем моим каверзам, словно дите малое.

— Ну, спасибо. Если это был комплемент, как же ты выражаешься, когда намеренно обидеть хочешь?

— А зачем мне тебе комплементы отвешивать? Это традиционно прерогатива барышень, вот для них-то я обычно и стараюсь, — весело объявил Шельм, снова натягивая на себя маску бесшабашного шута.

— А для меня, значит, и так сойдет? — полюбопытствовал Ставрас беззлобно, и вернул разговор в прежнее русло. — Так почему же все-таки марионеточнник?

— Потому что только они способны контролировать сознание, не подавляя его или заменяя на заранее подготовленную маску, а просто, прикрепив ниточки к узловым точкам личности, и дергая за них.

— Логично, — одобрительно произнес Ставрас, слегка сжимая пятками бока Шелеста, и тот поскакал чуть более резвой рысью. — Только скажи мне, шут мой нежный…

— С чего это нежный?

— Проверено опытным путем на ощупь, — весело возвестил лекарь, понаблюдав, как юное дарование шутки и остроты, смущенно засопело, покраснев, что удивительно, не щеками, а ушами и шеей, и продолжил прерванную Шельмом фразу: — Так откуда ты все это знаешь?

— Книжки умные в детстве читал!

— Да, неужели? Это в чьей же библиотеке ты промышлял, а? В королевской таких нет.

— А ты откуда знаешь? — быстро нашелся шут. — Не ты ли, милый, был её основателем? Ну, или в родстве с ним состоял?

— Намекаешь, что я могу оказаться каким-нибудь дальним потомком Радужного Дракона?

— А почему нет?

— Потому что любой дракон тебе скажет, что Драконий Лекарь не является драконом.

— И какой же дракон со мной заговорит, а?

— Например, бронзовый.

— В человеческой форме их не отличишь.

— А ты в драконьей спроси.

— Постой, они что же…

— Вполне способны говорить на человеческом языке, неважно в каком виде ты их застанешь.

— Но зачем ты мне все это о драконах рассказываешь, столько тайн выдаешь?

— За тем же, за чем и ты, — пробормотал Ставрас и пришпорил Шелеста, который уже начал возмущенно пофыркивать. Надоело плестись еле-еле, давно уже хотелось ноги размять по-настоящему, а не подстраиваться под конька Веровека. Что Ставрас и позволил ему сделать, пуская чудо-коня галопом и прижимая к себе шута чуть крепче, чем следовало. Тот, как ни странно, возражать и возмущаться не стал, послушно вжимаясь в него спиной и даже затылком.

И что бы они делали без Шелеста, если бы тот не затормозил за два лошадиных скачка до засады, устроенной под деревьями небольшого леска?

— Молодец, — потрепав коня по высокой холке, Ставрас с любопытством осмотрел представшую перед глазами мизансцену.

Шут же быстро извлек меч из походного кулона, и так и замер с ним в руках, не спеша спускаться на землю.

— И что же вы, барышни, так и собираетесь прятаться, а не гостей дорогих принимать? — весело вопросил Ставрас, глядя куда-то в сторону кустов, стоящих чуть в отдалении на небольшой ровной площадке, почти незаметной на хорошо утоптанной дороге. Но, присмотревшись, и шут, и лекарь не чуждые магии, разглядели небольшую и довольно безобидную магическую ловушку, которая выбивала седоков из седел, стоило коням вступить в активирующий контур. Кусты, понятное дело, лекарю не ответили. Ставрас ухмыльнулся чуть шире: — Кстати, и спутника нашего не мешало бы вернуть.

— Ты кто такой, чтобы на цыганских землях распоряжаться? — из-за кустов выскочила девушка чуть младше Веровека с Шелльмом, черноволосая, пышногрудая, смуглокожая. Сразу видно, что цыганка, но не в традиционной длинной юбке до пят, а в высоких темно-коричневых ботфортах из мягкой замши, белоснежной, свободной рубашке, подпоясанной широким кожаным поясом и в темно-синих брючках, лишь узенькой полоской выглядывающих из-под длинных пол рубашки, одетой навыпуск. В руках она сжимала короткий, обоюдоострый и явно специально сбалансированный под женскую руку клинок.

— И кто это у нас такой шумный? — ухмыляясь от уха до уха, Шельм спрыгнул на землю и шагнул к ней прямо в активирующий заклинание контур.

В темно-карих глазах цыганской девчонки мелькнуло победное ликование, но быстро угасло, потому что шут, как ни в чем не бывало, приближался, а заклинание все не срабатывало и не срабатывало.

Цыганочка попятилась, шут продолжал надвигаться на нее, нарочито небрежно помахивая мечом. И меньше всего ожидал, что между ним и девчонкой встанет слегка помятый и даже, похоже, побитый, Веровек, выскочивший из-за все тех же, приметных кустов.

— Не трогай её, — вскричал он, тяжело дыша и отдуваясь.

Шельм закатил глаза и, примирительно убрав меч в ножны, шагнул к нему.

— Это кто ж тебя так, братец? — проведя пальцами над ссадиной по скуле королевича, мягко поинтересовался шут, поддавшись чувству вины. Если бы он не подшучивал над парнем, тот бы в эту ловушку из-под их со Ставрасом присмотра вряд ли бы угодил.

— Упал, — буркнул Веровек, отведя глаза и отстраняя его руку от своего лица.

— Я не нуждаюсь в твоей защите, толстый! — вскричала девчонка, выскакивая из-за спины опешившего Веровека и набрасываясь на шута с какими-то странными намерениями, то ли по лицу ударить, то ли глаза выцарапать.

— А ну замерли все! — неожиданно вскричал лекарь, и все трое действительно замерли там, где стояли.

Веровек и так был к нему лицом, а вот шуту и цыганке пришлось медленно повернуть головы в его сторону. Драконий лекарь спешился и, подойдя к кустам, вытащил оттуда за шкирку девчонку лет десяти, в простеньком светло-льняном платьице до колен и рыженькими волосиками, затянутыми в высокие хвостики, придающие малышке донельзя очаровательный вид.