И вот что я печатала вечерами, забравшись на диван с чашкой чая, уперев ноутбук в подлокотник.
«Дрейк, не могу разобраться, как идет время в вашем мире, когда я нахожусь в своем?»
«Четыре часа в твоем равны одному часу здесь».
Ага. Наконец-то ясность. Значит, один к четырем.
«А у меня будут выходные?»
«Когда понадобится, сообщи. Я выделю».
«Скоро ли я смогу приступить к работе?»
«Нет. Рано».
«А почему на улицах вашего мира нет детей? Я только недавно это заметила».
«Долгое сложное объяснение. При встрече».
«Дрейк!»
«Да».
От такого отклика почему-то стало очень тепло на душе, и я еще долго молчала, глядя на короткое простое слово. Потом наконец решилась задать наболевший вопрос.
«А можно при перемещении переносить с собой одушевленные объекты?»
«Можно. Самостоятельно не пробуй. Научишься в будущем, это будет связано с твоей работой».
«Спасибо».
Тишина. Но это «да» без всякой причины продолжало греть, словно лесной костер.
Бывало, после таких коротких «чатов» я подолгу лежала на кровати в спальне, глядя в потолок, вспоминая уроки, пройденный материал и самого Дрейка. Его манеру говорить, двигаться, хмуриться при обнаружении ошибок, редкие улыбки, которые нет-нет да освещали глаза, делая их необъяснимо глубокими и привлекательными. И тогда неизменно возвращалось забытое ощущение из далекого сна: «Ты не одна. Ты больше не одна».
Я понимала, что, позволяя себе подобные мысли, ступала на очень зыбкую почву, на лезвие бритвы, где при неосторожном шаге рисковала серьезно повредить самолюбие, едва начавшее формироваться, но никак не могла отказать себе в фантазиях. Ведь их никто не видел и не слышал. Подумаешь, несколько минут воспоминаний. Кому они помешают?
Блестящая полоска на рукаве, запутавшийся в волосах луч, плотный, будто сгущающийся тяжелеющий воздух при приближении, раскладывающий на миллионы частиц взгляд, если вдруг случалось выразить не те эмоции, куртка, натягивающаяся на крепких плечах — не перекачанных, но сильных, вызывающих желание узнать, как они выглядят без куртки.
Конечно, в коридорах здания Комиссии встречалось много разных мужчин, представителей и, видимо, наемных работников, видных и статных, с великолепными телами и мужественными лицами, но вот незадача — не было среди них ни одного, чье присутствие непонятным образом разгоняло застоявшуюся кровь, как происходило всякий раз, когда неподалеку возникал Дрейк.
Невероятно запретная тема.
«Динка, даже не думай! Не смей!»
Но перед глазами то и дело вставало знакомое лицо.
И серо-голубые глаза. Ум, цепкость, насмешка. Жесткая ирония или вдруг понимание, плавящее любое возникшее раздражение. Гордый профиль, невероятное спокойствие и сила. Много силы. Необычной, совершенно не свойственной другим людям, не требующей физического проявления, ибо доказательство ее существования витало в воздухе, стоило Дрейку войти в комнату.
И защищенность. Никогда в жизни не ощущавшаяся так ярко, всеобъемлюще. Будто с появлением начальника создавался вокруг непроницаемый для бед барьер, внутри которого он и я под крылом всесильной горгульи, чей холодный взгляд мог жечь или возрождать, и горе тому, кто окажется по другую сторону барьера.
На уроках, впрочем, вечерние чаты не обсуждались. Дрейк, проверив задание, переходил к новым объяснениям, и лишь иногда в глазах его пробегали крохотные искорки, напоминающие о вечерах с ноутбуком у камина.
Не хватало смелости спросить, где находится его собственный компьютер, как часто он проверяет черное окошко с мигающим курсором. Оставалось лишь догадываться, глядя в его серьезное холодное лицо, если бы не странное неуловимое выражение в глубине серо-голубых глаз.
Я млела.
Тихонько цвела и упивалась этим чувством, тем не менее осознавая, что держать его нужно под строжайшим контролем, ни разу не выказав «вне». Способности начальника, по-видимому, огромными. И чтобы хоть как-то скрыть запретные мысли, после каждого такого размышления я аккуратно прятала их в воображаемую шкатулку, плотно запирала ее на замок, не полагаясь, впрочем, только на это.
Потоки силы, которые с каждым разом все отчетливее ощущались во время медитаций, я пускала на создание невидимой обертки для драгоценного ящика и только после совершения всех ритуалов более-менее успокаивалась. Не увидит. Не должен. Учусь я, в конце концов, или нет?
Правда, мысли — хитрые, сладкие, будто смазанные медом, — несмотря на замок, тут же вылезали из-под крышки шкатулки, чтобы до отказа забить голову приятными картинками.
Беда, да и только. Придется придумывать методы борьбы за сохранность моей маленькой тайны.
Курсор мигал.
Призывно, интригующе, будто приглашая что-нибудь написать. Я долго смотрела на черный экран, ощущая легкое возбуждение.
Какой же ты на самом деле? Поддашься ли хоть чуть-чуть?
Часы на полке возвестили о наступлении десяти часов вечера. За окном темно. Дома время стоит — лепота. А здесь так интересно. И с каждым днем становится все теплее и как будто опаснее.
Тишина. Ни соседей, ни шума на улице, только звук собственного сердца, отдающийся пульсацией в ладонях.
«Спокойной ночи».
Написала я и прикрыла глаза. Голову вело от незнакомого чувства, почти сметающего с ног ветра перемен. Не хотелось задавать никаких вопросов: что, как, к чему, почему? Просто сидеть, закрыв глаза, слушая тишину, и ощущать, как залипаешь в паутину чего-то важного, самого красивого в жизни.
Ответа с экрана не последовало.
Одиноко мигал, выполняя свою работу, маленький белый курсор.
Спать я отправилась улыбаясь.
Совершенства можно достичь, лишь изменив форму.
Человеческое же тело, сколько ни тренируй, постоянно выдавало ошибки, подобно плохо написанной программе с закравшимися во все щели эксплойтами. Иногда кажется, что мозг стопроцентно подчиняется командам и выдает лишь верную и интересующую информацию, а порой вдруг начинает сбоить, как радиоприемник, потерявший нужную частоту. И пока выкрутишь ручки на прежнюю волну, уходит время — слишком ценный ресурс, чтобы его терять. Имеется в виду время глобальной системы тех или иных совпадений, происходящих в каждый конкретный момент. А совпадениям нужен контроль.
Человеческое тело.
Эмоции чаще всего удавалось упаковать в жестяную коробку, но и они раз от раза преподносили сюрпризы. Ожидаешь получить одно, но вместо этого вдруг, откуда ни возьмись, выявляется другое, неожиданное, ставящее в тупик. Отсюда временные затраты на регулировку, доведение психологического состояния до наиболее функционального уровня.
Тем не менее Дрейк любил человеческое тело. Его «неидеальность», несовершенство, в какой-то мере даже ненадежность, возникающие здесь и там сбои. Вот как сейчас, когда высветилась на экране надпись «Спокойной ночи», и в груди затеплился совершенно ненужный, казалось бы, отголосок забытого чувства.
Дрейк улыбнулся.
Подошел к бару с винами, выбрал невероятно старинное и дорогое, налил в бокал и сел на широкий красный диван, неподалеку от рояля, расположив ноги на пуфе. Ноутбук стоял рядом. Мало кто знал, что компьютер далеко не обязательный атрибут общения с Комиссией. Дрейку быстрее и проще было отвечать мысленно, но привлекали и старые добрые методы. Исключительно классикой исполнения.
Он сделал небольшой глоток, подержал вино на языке, медленно, с наслаждением дал скользнуть ему внутрь.
Человеческое тело.
Взгляд на экран, и мысли перетекли с короткой фразы на девушку, написавшую ее.
Дина.
С этим именем на ум приходили не только воспоминания о ее лице, повадках, открытой непосредственности, торопливости и жадности до знаний. Но также о невероятном потенциале, скрытом, еще дремлющем внутри клеток, о котором ей еще предстояло однажды узнать. Она проснется не только как сильная личность, способная творить и перекраивать реальность, но и как женщина.
