— Здесь мировосприятие каждого меняется, постепенно забывается прошлое, стираются связи с прежним миром.

— Как стираются? И у меня?

Начальник уверенно, спокойно и неторопливо вел машину. Не отрываясь от дороги, он ответил:

— А ты не замечала, пока ты здесь, проблемы из старого мира остаются как бы за спиной? Теряют актуальность, насыщенность, цвет.

А ведь действительно. Именно это ощущение радостно накрывало в парке. Но означало ли это, что людей попросту заставляли забыть, используя принуждение, незаметное глазу? Такой подход отрезвлял всякую эйфорию от обладания сокровищами в виде машины, дома, хорошей работы. Не хочу богатств, если предстоит забыть бабушку и маму, квартиру на улице Новоселова. Не хочу денег, если они попытаются заменить то, что по-настоящему важно.

— Вы что же, — пытаясь сдержать бунтарские интонации, спросила я, — стираете память всем, кто сюда попадает?

Дрейк ответил неожиданно жестко:

— Ничего ни у кого не стирается без согласия. В этот мир приходят по приглашению, добровольно в нем остаются, тем самым соглашаются на ряд определенных условий, впрочем, зная, что возможность вернуться назад существует. Но такие случаи крайне редки. В условия проживания на Уровнях также входит и временная потеря связи — в виде памяти — с прежним миром и отсутствие деторождения, что напрямую связано с застывшим временем.

Я вздрогнула. Количество вопросов возрастало, и каждый новый был важен и сложен для понимания, ибо примешивались сильные эмоции, от которых не получалось избавиться по щелчку пальца.

— Выходит, я тоже забываю родной мир? — Страх противно теребил загривок, ощутимо сжимались вокруг сердца холодные когти.

— Твой чип не позволит тебе ничего забыть. Ты изначально допущена сюда с разрешением жить одновременно в двух мирах, поэтому на тебя правило не распространилось. Но именно поэтому я запретил тебе говорить на тему миров с другими людьми как у тебя на родине, так и здесь.

Наступило временное облегчение. По крайней мере, столь ценная родная и нужная память останется при мне. Старый дом, работа, родные — все это за секунду обрело десятикратную ценность после того, как едва не соскользнуло, по моим предположениям, в забвение.

— А дети? Как же дети? Ведь это…

— Бернарда, — сухо перебил Дрейк, — давай отложим этот вопрос до того момента, пока не окажемся у тебя дома.

— Хорошо.

В салоне повисла напряженная тишина, неприятная, царапающая, как битое стекло.

Неслись за окном широкие проспекты и бульвары. Для людей из мира Уровней привычно текла налаженная жизнь. И, как ни странно, прохожие не производили впечатления принужденной и изнеможенной извечной несправедливостью Комиссии серой массой. Скорее наоборот, яркие, уникальные, в большинстве своем довольные жизнью люди, спешащие по делам, спокойные и счастливые, пусть даже без прежней памяти и без детей. Наверное, так тоже бывает.

Дрейк молчал. Я украдкой косилась на его руки и отражение в стекле.

Как много еще я, прожив здесь почти три недели, не знала и не понимала? По каким законам, составляемым в том числе и сидящим рядом человеком, жил и развивался этот социум? Какова роль Дрейка? Объяснения достаточно сложные, непонятные или неприятные. Но они, по крайней мере, были. Спасибо и на том.

Доберемся до дома, там узнаем. Лишь бы только ответил этот странный, иногда почему-то близкий, а чаще невероятно далекий, будто отделенный несколькими галактиками и тысячами световых лет, человек.

— Начнем по порядку. Предупреждаю: объясняю единожды, чтобы в дальнейшем этой темы больше не касаться. Что именно ты хочешь узнать?

Дрейк расположился на диване — том самом, где по вечерам я привыкла сидеть с ноутбуком и чашкой чаю. В углу и сейчас серебристым прямоугольником застыл оставленный со вчерашнего дня компьютер. Мне почему-то нестерпимо захотелось его спрятать, не демонстрировать самые интимные моменты моей души. В этом смысле лучше плавки или бюстгальтер, только не ноутбук, на экране которого по вечерам призывно мигал курсор. Но я опоздала.

Как только мы приехали, Дрейк с моего разрешения осмотрел дом, выразил одобрение моему вкусу, после чего, отказавшись от кофе и чая, сел на диван, бросив короткий взгляд на ноутбук:

— Нравится игрушка?

Что именно таил в себе этот незамысловатый вопрос, определить крайне сложно. Наличие ноутбука? Или же то самое черное окно чата, позволяющее окунаться по вечерам в сладчайшую интригу? Не вдаваясь в подробности, я кивнула:

— Очень, спасибо.

Он улыбнулся краешками губ, раскинул руки в стороны, уместил их на спинку дивана и закинул ногу на ногу — поза расслабленного сибарита, наслаждающегося моментом.

Почувствовав, что в комнате слишком тепло, я подошла к балкону и приоткрыла створки совсем немного, чтобы по полу потянуло прохладным воздухом, после чего устроилась в одном из «длинношерстных» кресел, стоявших углом к дивану напротив низкого кофейного столика.

Дрейк выжидающе молчал, лениво наблюдая за мной. Казалось или нет, но атмосфера в комнате, может быть, из-за тишины, а может, из-за расслабленной позы сидящего на диване мужчины сделалась вдруг интимной. Объекты в комнате притихли. Полосатая ваза с цветами, интеллигентные каминные часы, плоский желтый подсвечник, тонконогая лампа — все с любопытством наблюдали за тем, что произойдет дальше.

— Бернарда, у меня тридцать минут. После этого я уйду, поэтому постарайся задать как можно больше вопросов, чтобы потом не просиживать часами в окне чата.

Он откровенно насмехался, вызвав последней фразой гулкий стук сердца под ребрами и мысль о том, что вопросы никогда не закончатся. Никогда. Просто потому, что хотелось писать и чувствовать тонкую связующую нить еще и еще. Ходить по лезвию и чувствовать, как кружится голова и отчего-то сладко трепещет крыльями попавшая в желудок бабочка.

Но время шло, он прав.

Я нервно прочистила горло и решила действовать напрямик:

— Хорошо. Вопрос первый: кто ты, Дрейк?

— Я? — Он, казалось, не удивился, лишь улыбнулся в ответ. Но не той улыбкой, от которой щемило сердце, а другой, сочившейся неприкрытой властью, которую разве что мертвый не почувствовал бы. — Я, пожалуй, самый страшный человек на Уровнях, Бернарда. Тот, с кем стараются не искать встреч, во всяком случае добровольно.

Было странно слышать такое от наставника. Холод в его глазах, абсолютная уверенность и выверенность каждого движения наводили на мысль, что ответ не далек от правды и мои знания об этом человеке ограничивались рамками классных комнат и иногда мини-кинозалом. Что творилось за их пределами, совершенно неизвестно.

— Что за должность ты занимаешь в своей организации?

— Я ее глава.

Простой, спокойный ответ, никакого пафоса.

Ох, все глубже и глубже ты падаешь, Алиса!

Цветы в вазочке, повернув ко мне сухие головы с торчащими, словно маленькие щеточки, пестиками, ожидали продолжения диалога. Деликатно, чтобы не нарушить уединения, переместилась на деление вперед минутная стрелка на каминных часах.

Я задала следующий вопрос:

— Что такое Комиссия?

— Правящий орган.

— Помимо тебя есть и другие руководители?

— Вся остальная иерархия подо мной и подчиняется моим приказам.

Высокого полета птица, ничего не скажешь!

— Все представители Комиссии обладают способностями, схожими с твоими?

Вспомнился прозрачный край стола, возникновение светящегося мужского тела темной спальне, умение отличать правду от лжи и многое другое.

— В той или иной степени.

Я помолчала, глядя в глубокие, скрывающие множество тайн глаза. Они манили и пугали одновременно, наполненные и одновременно слишком спокойные, нечеловечески спокойные, хранящие не то древние уравнения Вселенной, не то далеко ушедшие вперед футуристические формулы мироустройства, недоступные смертным.

— Давай, Дина, продолжай. Тебе ведь хочется это знать.