— Даже не хочу прибегать в объяснении к своей «памяти». Подумай сам. Кто передает информацию в Москву о наших делах? Рассел. Только с его слов там могут знать, как у нас движется бизнес, сколько у нас денег и какие впереди перспективы. Запасной контакт в Нью-Йорке — он и есть запасной: на крайний случай. И Чарли о нем не знает. Кто распоряжается деньгами на счетах? Рассел. Кто знает здесь все ходы и выходы и может легко пропасть, затеряться, а то и по стопам Гордиевского в ФБР пойти? Рассел. По всему выходит, что ему сам бог велел задуматься о предательстве. Все сходится. Подумай, с чего бы Павлову светить свою мошну перед товарищами, о которых он точно знает, что они заведут страну в тупик? Нет, Зак, это инициатива Чарли. Деньги у него. И ничем ему это не грозит. Вообще ничем.

Захар вскочил на ноги и замахал руками:

— Поехали, Сардж, мы ему скажем…

— Остынь, Зак. — Я уже многое успел обдумать. — Ничего мы не сможем ему сказать. Только насторожим. Сейчас он думает, что нашел себе отличную кормушку на старость и, помяни мое слово, еще несколько раз постарается провернуть свой гешефт. Черт, столько мыслей в голове! Если мы его напугаем, он сдаст нас, не задумываясь ни на минуту. Еще и орден от Конгресса получит. Какую-нибудь «Серебряную звезду» или «Пурпурное сердце» — что там у них за предательство положено? Вот тебе еще один Мальчиш-Плохиш. За банку варенья и коробку печенья.

— Zaebis'ь, приехали, — мрачно сказал Майцев. — И что делать?

Я опять надолго задумался.

Захар тоже замолчал, провожая глазами очередную баржу, трудно ползущую вверх по реке. Толкающий ее буксир еле слышно тарахтел дизелем. Слышен был плеск волн, разбивающихся о берег. И береговые птицы, которых всегда много возле каждой реки, что-то беззвучно делили на носу баржи.

— Помнишь, Зак, тогда, в Москве, ты сказал, что можешь убить или предать? Кажется, пришло такое время.

Захар согласно кивнул: он уже решился сам еще до моих слов.

— А деньги? Пятьдесят миллионов — это не шутка.

Мне и самому было жалко этих денег. Да и пригодиться они могли. Черт, как же все запуталось благодаря Чарли!

— Давай рассудим трезво. Без эмоций. Если мы оставляем все как есть, принимаем сказанное Расселом за чистую монету и продолжаем трудиться как ни в чем не бывало, это значит, что и дальше он будет крысятничать. Пока не поймет, что увел слишком много и может подавиться. А он не дурак. Он поймет это достаточно скоро. Тогда он либо сдаст нас в ФБР в обмен на гарантии безопасности и неприкосновенности денег. Либо постарается исчезнуть — но это вряд ли. Потому что тогда мы кинемся искать контакты, выйдем на наших, все доложим, и его примется искать вся заграничная резидентура ГБ. Ну он так должен думать. Значит, просто побег его не устроит. Видишь, как выходит: его дальнейшей счастливой жизни только мы с тобой мешаем.

— Если он пойдет в ФБР, его заставят заплатить налоги, не те у него суммы, чтобы их вот так просто можно было легализовать.

— Возможно. Значит, получается, у него два пути: прямое предательство и непременное при этом расставание с частью денег. Либо нас где-нибудь закопать, а самому потеряться. Я бы выбрал первый вариант.

— А я — второй, — поделился Захар. — Но в любом случае — нам крышка. И нашим планам тоже. Гавно-кино получается. Вот как так-то, а?! — Он в сердцах пнул металлическую ограду.

— Если мы сообщаем о нем нашему человеку в Нью-Йорке, то что? — Я старался в меру сил сохранять спокойствие. — Допустим, нам поверят. Тогда его отзовут, но он никуда не вернется — сорвется сразу, и хуже всего придется опять нам с тобой. Либо сразу нам не поверят, и начнется проверка, которую он, может быть, заметит, а может быть, и нет.

Проверка остановит все операции, затормозит нас на бог знает сколько времени, но покажет, что мы правы. Будет ли он ждать? Не заготовлена ли у него на этот случай какая-нибудь хитрость? Ведь оперативное управление капиталом — на нем. У него счета-пароли-банки. Все равно получается, что теперь нам уже нельзя отпускать Чарли. Наша с тобой дальнейшая жизнь тоже сильно зависит от его самочувствия. Чем оно будет хуже, тем нам будет легче.

— Как мы перехватим управление счетами? Я просто не представляю! — Захар бессильно развел руками. — Нам-то с тобой доступа к самим деньгам нет!

— Вот за это как раз не беспокойся. Не без потерь, но это мы сможем сделать. Черт, да я еще заставлю его все присвоенное вернуть! Кстати, это будет отличной проверкой — если деньги вернутся, то, значит, мы правы и Чарли действительно скурвился. Только нужно все тщательно подготовить. И еще нужно так сделать, чтобы до всего этого я побывал в Москве, а он этого не узнал.

— А в Москву-то тебе зачем?

— Павлов должен знать текущую ситуацию. Потому что если однажды внезапно вместо Чарли, орудующего сейчас кошельком, появлюсь я или ты, возникнут вопросы и с доверием станет проблемно. Даже если мы подтвердим свою правоту. Как говорится: «Ложки-то нашлись, но осадочек остался». Боюсь, не видать нам тогда партийного золота. Лучше будет, если он узнает об этом заранее. И пока я буду ездить, ты должен будешь сделать кое-что…

— Может быть, лучше тех людей известить, что нам Изотов предлагал как контакты? — вспомнил Захар.

Подумав, я отказался от этой идеи:

— Нас обманывает человек Павлова, и сам Георгий Сергеевич должен быть в курсе. Не через десятые руки, а от меня.

— Верно. Знаешь, о чем я вдруг вспомнил? — Захар весело осклабился.

— Скажи?

— О твоем первом предсказании!

— Про девочку в буфете?

— Что? Нет! О самом первом! Не помнишь? Мы с тобой были на первом курсе? Февраль, лужа!

Лужа! Конечно, я помнил лужу. Это была царь-лужа! В низине соседней улицы постоянно прорывало канализацию или выступали грунтовые воды — не знаю точно причину рождения этой местной достопримечательности. Но круглый год на проезжей части улицы стояла лужа. Глубиной в полфута. Во время дождей — глубже вдвое. Все мальчишки, живущие вокруг этой лужи, хорошо зарабатывали в периоды ее «разлива»: выталкивали за полтинник застрявшие «Москвичи» и «Жигули». Васька Глибин как-то хвастал, что в день до четвертака с лужи снимать можно гарантированно. И никогда это уличное проклятие автомобилистов не замерзало — несмотря на самые лютые морозы, потому что движение машин было круглосуточное. Сама-то не замерзала, а вот края ее в феврале представляли собой высоченные ледяные «Гималаи» на тротуарах по обе стороны дороги. И обойти эти ледяные торосы не было никакой возможности.

А нам с Захаром нужно было срочно попасть в женское общежитие медицинского института — отметить 23 февраля. И кратчайший к празднику путь пролегал как раз через описанную природную аномалию. Да мы там чуть не ежедневно мимо ходили. И всегда удачно! Но в тот раз была ночь, а я обут в резиновые сапоги (случившаяся днем оттепель заставила), которые скользили на льду как копыта у той самой неосторожной коровы из народной поговорки.

Я шел впереди, а Захар, в обычных зимних сапогах, тоже немного скользивших, но все же бывших неизмеримо более надежной опорой, чем мои, топал сзади.

Мы ступили на высокий край ледяного Монблана, и я, в ужасе от предстоящего перехода, — куда там Суворову с его Альпами! — стал громко приговаривать:

— Сейчас упаду, сейчас упаду, сейчас упаду!

Ноги скользили во всех направлениях сразу, я хватался руками за воздух, но каким-то таинственным образом крался по вершине ледяной горы и неустанно «предсказывал»:

— Сейчас упаду, сейчас упаду!

И упал!

Только не я, а Захар позади меня упал. Ровно в черную муть плещущейся лужи! Упал и лежит не шевелится в самой странной позе, которую мне доводилось видеть: задница в воде, а ноги и голова торчат над волнующейся рябью лужи.

Я не стал размышлять долго, а, тяжело вздохнув, отправился в самую глубину предательского явления — спасать друга! Конечно, я его вытащил и сразу спросил — зачем он держал задницу в воде?