Она вздохнула и снова перевела взгляд на «убийцу», которого уже привязывали к столбу.

Прошло немного времени, и костер заполыхал. Клубы дыма застилали ярко-синее небо, искры летели во все стороны и, превращаясь в пепел, чернили сверкающий на солнце снег. Смрад горящей плоти отравлял чистый морозный воздух. Но криков «преступника» слышно не было. Значит, ему и впрямь дали яд, Ашезир не солгал. Или… Что если крики сжигаемого заживо человека заглушались яростными воплями толпы?

— Ты не соврал мне? — спросила Данеска, повернувшись к мужу. — Ему точно дали яд?

Ашезир покосился с недоумением и пожал плечами.

— Ну да. Зачем мне тебя обманывать? В этом?

Пожалуй, и впрямь незачем…

Вечерний пир, как и говорил муж, бурлил весельем. Вельможи много болтали, много смеялись, музыканты не замолкали, танцовщики сменяли друг друга. Данеску тоже затронуло общее веселье, хотя пиршество после казни по-прежнему казалось неуместным. Впрочем, Ашезир объяснил смысл всего этого: убийцу отправили на небо — это и казнь, и хорошая жертва богам. Значит, те какое-то время будут благосклонны, есть повод радоваться и пировать. В далекие времена, добавил он, богам приносили человеческие жертвы почти каждый месяц.

— Суровые у вас боги, — пробормотала Данеска.

— У нас, — поправил ее Ашезир. — Ведь ты теперь тоже одна из нас. Более того — императрица. Не забывай об этом.

Она и не забывала: на пиру смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши тем танцовщикам и акробатам, чьи выступления были особенно удачны. Отец, сидящий рядом с ней и уже изрядно подвыпивший, веселился не хуже шахензийцев и без умолку болтал со своим соседом то о всякой ерунде, то о забавных случаях из жизни. Когда же сосед — ли-нессер Кихель — спросил, чего хотят талмериды при новом императоре, Андио Каммейра хохотнул и ответил:

— А все того же! Чтобы нас не трогали и баб наших не имели!

Ха! Кихель, наверное, думал, что навеселе каудихо выболтает ему что-то важное, но не на того нарвался. Отец никогда не говорит того, чего нельзя говорить, как бы пьян ни был.

На середину залы вышла очередная танцовщица, и почти все музыканты умолкли — только худой юноша перебирал струны арфы. Гибкая тонкая девушка с темно-русыми волосами, собранными в высокий хвост, взмахнула длинными синими лентами, и они спиралью закрутились в воздухе. Потом, вторя движениям танцовщицы, взметнулись вверх — и так же резко, быстро упали на пол. Девушка снова закрутила их в спираль, а сама изогнулась в талии, повела бедрами и запела глубоким шелковистым голосом:

Когда взойдут звезды, в них увижу тебя,

Я тебя знаю, ты приходишь во снах,

Сними с моих плеч покрывало -

Я буду ласкать тебя…

Вообще-то снимать с нее было почти нечего: лишь золотистую юбку с глубокими разрезами по бокам и медные кругляшки, которые едва соски прикрывали.

Сколько их уже было, этих полуголых танцовщиц? Вот и мужи почти на нее не смотрят. А она поет — на языке равнин. На родном языке!

Данеска покосилась на отца: нет, тому все равно, он по-прежнему болтает с соседом. Зато Ашезир вдруг оживился. Что, увидел в девушке с лентами новую наложницу? Или…

Муж чуть отстранил Данеску и воскликнул, обращаясь к Андио Каммейре:

— Каудихо! Это не одна из ваших? Если желаешь, могу ее для тебя выкупить! Ну или ты сам можешь.

Отец глянул на танцовщицу, затем махнул рукой и бросил:

— Она с равнин, но не талмеридка. Пусть дальше пляшет.

Девушка, как раз оказавшаяся возле них, вроде услышала эти слова, сказанные довольно громко. В ее взгляде полыхнула злость. А может, Данеске лишь показалось, потому что она вдруг представила себя на месте этой танцовщицы.

— Для меня ее выкупи, — она даже не сказала, а приказала Ашезиру.

Муж опешил, отец же ухмыльнулся, похлопал ее по плечу и протянул:

— Э-э, дочь, тебе-то она зачем? Или я чего-то о тебе не знаю?

Данеска одарила его таким гневным взглядом, что каудихо поднял руки вверх и склонил голову.

— Все, молчу-молчу. Как угодно императрице.

Данеска снова повернулась к Ашезиру, тот пожал плечами и бросил:

— Хорошо, выкуплю.

Похоже, ни один из них так и не понял, что ей нужен хоть кто-то, с кем можно поговорить на родном языке. И пусть эта «кто-то» — рабыня, плясунья и, наверняка, потаскуха, ублажившая уже многих мужчин. Пусть!

Ашезир выполнил обещание, и девушка-с-лентами не ушла с прочими музыкантами и танцовщиками, а осталась во дворце. Данеска велела давнишним рабам позаботиться рабыне новой и удалилась в свои покои. Сегодня можно не опасаться, что придет Ашезир: разгоряченный вином и танцами полунагих девиц, он, вероятно, позовет одну из своих любимых наложниц: Хризанту или ту, другую, имя которой Данеска не могла не только выговорить, но и запомнить.

Она облачилась в шелковую ночную тунику, залезла под одеяло и закрыла глаза.

Еще не успела заснуть — или все-таки успела? — как в воздухе разлился запах гари, потом вонь горящего тела.

К Данеске приближался черный дымящийся человек, при каждом его шаге что-то трещало…

Это обугленная плоть трещит! Это Цаур Саанхис мстить пришел!

Данеска понимала, что видит сон, но не могла открыть веки, не могла ни пошевелиться, ни закричать. А чудище уже тянуло к ней искореженные руки… вернее, то, что от них осталось. Простыня почернела, нагрелась, начала жечь кожу. Данеска же по-прежнему не могла ни позвать на помощь, ни пошевелиться, ни проснуться.

Несправедливо сожженный ее сожжет!

Виэльди вскочил с ложа, выбежал из надстройки и помчался за черным человеком по опустевшему вдруг кораблю. Паруса обвисли, не чувствовалось даже легкого ветра, словно воздух застыл. Не слышалось ни плеска волн, ни разговоров, ни птиц. Только поскрипывала палуба и трещали, расползаясь под ногами чудища, обугленные доски. Запах дыма становился все явственнее, гарь забивалась в ноздри, но Виэльди и не думал бежать прочь — хотя бы потому, что бежать некуда, ведь вокруг море. Не сбавляя шага, он шел и шел за угольно-черным человеком. Человеком ли?

Повисшие, как тряпка, паруса начали дымиться, воздух раскалился. Еще чуть-чуть, и начнется пожар, а от него одно спасение — оно же и гибель — прыгнуть за борт. Виэльди бы сейчас душу отдал за то, чтобы ощутить недавний холод, услышать перебранку талмеридов и ругань моряков. Но все исчезли. Умерли? Тогда где трупы? За бортом?

Надо нагнать черного человека, надо сразиться с ним: пусть он нечисть и наверняка сильнее смертных, но хотя бы можно умереть достойно, в битве, а не утонуть в ледяной воде и не сгореть, вопя от боли, в пожаре.

Увы, догнать не получалось. Виэльди бежал, что есть мочи, но враг по-прежнему опережал, хотя казалось, будто едва переставлял ноги. Или это Виэльди на самом деле не мчался, а тащился? Неспроста же корабль вдруг стал таким длинным…

Черный человек начал подниматься по лестнице… Выше, еще выше… Когда Виэльди добежал до нижней ступени, тот уже был наверху и завернул за угол. Лестница выглядела знакомой… Широкая, мраморная, она пролегала между ровных стен, выложенных из светлого камня, сейчас горячего. Пошатнувшись, Виэльди уперся в одну из них ладонью, обжегся и отдернул руку. Жар проникал уже и сквозь подошву ботинок.

Кое-как осилив первый лестничный пролет, Виэльди снова увидел Черного. Догонять его, судя по всему, было бесполезно…

— Эй! Стой! Хватит убегать! Ответь, кто ты?! — крикнул он и достал меч из ножен.

Черный обернулся и то ли прошипел, то ли проскрежетал:

— Сож-ж-жгу. Ее сож-ж-жгу, не тебя. Ух-х-ходи.

Некуда уходить, даже если бы хотел.

— Кого ее?

Черный не ответил и продолжил путь, Виэльди снова двинулся за ним.

Лестница вывела в коридор, и тут стало ясно, что это за место — дворец императоров Шахензи! И тут, на этом этаже, покои Данески!

«Ее сожгу», — сказал обугленный.

— Нет! Не трогай ее! — в ужасе прокричал Виэльди, но враг даже не обернулся и вот уже подошел к двери… Той двери, где, не подозревая об опасности, спала сестра, небесная возлюбленная. Та, которую он предал… На этот раз не предаст! Он спасет ее! А если не сумеет, если не совладает с Черным, то погибнет… но до того, как увидит смерть Данески!