Это есть первое искушение. Оно особенно сильно в начале духовной жизни, когда влечения плоти ещё не смирились перед новорождённым духом и хотят, как змеи Геркулеса, задушить его в самой колыбели. Этому искушению подпадают обыкновенно последователи мнимо-духовных, мистических сект, в которых преувеличенная и самодовольная духовность сменяется полным разгулом чувственности, и свобода духа, переходя в свободу плоти, кончается рабством плоти.

Чтобы преодолеть это искушение, нужна духовная крепость, которой мы в себе не имеем, а должны получить её от источника всякой силы, и к нему мы обращаемся с молитвою: не введи нас во искушение. Привлечённая этою молитвою помощь божественной силы оградит нашу душу от помрачения и соблазна и против искусительных софизмов вооружит наш разум и совесть следующим рассуждением.

Ответ духовного человека на первое искушение: Ты говоришь, что похоть плоти не страшна для меня, потому что я победил чувственную природу или плоть силою духа; но если бы я действительно уже победил плоть, то и пожелание не действовало бы во мне, не было бы и самого искушения. Если же оно является, если я ощущаю пожелание плоти, то это явный знак, что чувственная

- 328 -

природа ещё не покорена мною, что она ещё страшна и опасна для меня, и что мне ещё нужно с нею бороться. Далее ты говоришь, что я стал выше различия между добром и злом. Но как могу я этому поверить, когда я ещё испытываю различие между страданием и удовольствием, отвращаясь первого как зла для меня и ища второго как добра для меня. А если бы я в самом деле уже достиг такого совершенства, что не различал бы страдания от удовольствия, то при таком бесстрастии у меня не могло бы быть и плотского пожелания, которое есть именно стремление к некоторому удовольствию, — тогда не было бы места и теперешнему искушению. Если же ты меня теперь искушаешь плотским пожеланием, то это значит, что я ещё не достиг бесстрастия и различию добра и зла вполне подвержен. Наконец, ты говоришь: в удовлетворении чувственных стремлений нет зла и греха, потому что это только внешний факт, действие, совершаемое одним телом без участия души, но если бы так, то душа и не желала бы этого факта; допуская же в себя похоть, она желает его, и это пожелание выражает именно участие души к чувственному факту, и, следовательно, он уже не есть только внешний факт в жизни тела, но и внутреннее действие души, её грех.

Опровергнув таким образом искушение плоти, духовный человек встречается с искушением ума. «Ты познал истину, в тебе открылась истинная жизнь. Это дано не всем. Ты видишь, что другие не знают истины и чужды истинной жизни. Хотя истина не от тебя, но она твоя, принадлежит тебе преимущественно перед другими людьми. Им не дано, а тебе дано — значит, ты сам по себе уже был лучше и выше других людей, и потому получил то, что от них сокрыто. Открывшаяся в тебе духовная жизнь есть твоё преимущество перед другими, и это преимущество доказывает твоё личное превосходство над ними. Истинная жизнь возвышает тебя и делает лучше, но ты получаешь эту жизнь потому, что и прежде был уже лучше и выше других. Ты сам по себе уже избранник, имеющий право на исключительное значение. Если истина стала твоим личным достоянием; и преимуществом, то, значит, твоё мнение как твоё уже есть истина и должно быть признано другими. Обладая истиною, ты не можешь впасть в заблуждение, — ты непогрешим». Допустив такое внушение, ум наш впадает в самомнение, а самомнение вводит

- 329 -

в заблуждение и ложь. Ибо, услаждаясь мыслью о своём превосходстве, ум наш начинает дорожить истиною уже не как истиною, а как своею, но тем самым он теряет и всякий критерий между истиной и заблуждением, ибо своим может быть и заблуждение и всякая ложь. Но если даже мы и удержимся от того конечного безумия, чтобы всякое своё мнение и воображение, ради того, что оно своё, принимать и выдавать за безусловную истину в силу своей мнимой непогрешимости, то всё-таки допущенный нами грех самомнения или умственной гордости неизбежно размножается в нашей душе и порождает в ней другие родственные ему грехи — тщеславия и зависти. Ибо мнение о своём превосходстве, будучи только притязанием, требует непременно чужого признания. Так как самомнение имеет в виду не наше бытие в истине, а только наше значение, то оно не удовлетворено, если мы не значим для других столько же, сколько и для себя. Стремление же значить для других или иметь преимущество в чужом мнении и есть тщеславие. Неудовлетворение же этого стремления, когда чужое мнение отказывает нам в исключительном признании и ставит других наравне или выше нас, непременно возбуждает в тщеславном неприязненное чувство соперничества, ревности и зависти.

Это искушение ума самомнением особенно сильно в средине духовного поприща, когда ум уже получил перевес над чувствами. Соблазну самомнения подпадают обыкновенно люди, уже достигшие некоторого значения и заслуг. Таковые попущением Божиим становятся тогда основателями сект или ересиархами и предводителями народных движений, но нередко также впадают в умопомешательство и гибнут жалким образом. Но если духовный человек в начале этого искушения не положится на силу своего ума и обратится к Богу с молитвою: «Не введи нас во искушение», то он получит крепость ума и сумеет отстранить софизм самомнения.

Ответ духовного человека на второе искушение: Истина есть сама в себе вечно, безгранично и совершенно. Ничьим частным достоянием, принадлежностью или преимуществом она быть не может. Наш ум может познавать истину, только становясь причастным истине, т. е. причастным бесконечному совершенству, а для этого он должен отречься и отрешиться от своей личной ограниченности, от искания своего и помышления о своём. В ис-

- 330 -

тине нет своего и чужого, в ней все могут иметь только одну часть, в ней все солидарны; поэтому, когда я во имя своего мнимого обладания истиной противопоставляю себя другим и горжусь перед ними своим преимуществом в истине, то я этим только доказываю, что я ещё не в истине, и что мне нечем гордиться. Истина безусловна, независима и довлеет себе; поэтому, если я тщеславно ищу чужого признания и забочусь о людских мнениях, то я показываю, что я сам чужд истине и что мне нечем славиться в людях. Наконец, сущая истина, как полнота блага, не допускает зависти; если я из-за обладания истиной соперничаю и завидую другим, то я показываю, что у меня нет истины и что мне не за что ревновать и соперничать.

В истине не может быть границ; следовательно, пока наш ум ищет своего и стоит на своём, т. е. разграничивает между собой и не собой, он сам ограничен и отделён от истины, и истины нет в нём, и он не может познать её от себя. Но он может и должен сознать эту свою ограниченность и смириться перед безграничным умом Божиим и обратиться от себя к самой истине и стать прозрачным для божественного света. Итак, мы находим истину не своим умом, а несмотря на свой ум, в уме Божием. Но такое познание истины, основанное на смирении и самоотречении нашего ума, не может уже быть источником гордости, тщеславия и зависти; и хотя бы эти пороки и не могли быть сразу уничтожены, но, отрекшись внутренно от ложного самомнения в пользу сущей истины, — мы подрываем корень этих умственных грехов и, предохраняя себя от заблуждений ума, укрепляемся и возрастаем в духовной жизни.

Но тут предстоит нам третье и самое опасное искушение. Когда похоть плоти побеждена чистотою и обман ума смирением, когда я не считаю грех для себя позволенным и не поддаюсь ему, когда я не ставлю своего мнения вместо истины и не впадаю в заблуждение, — тогда является великий соблазн для духовной воли.

«Ты освободился от рабства плоти и самоотречением ума усвоил истину Божию и познал, что она есть единое верное благо. Но мир отвергает эту истину и лишает себя этого блага и лежит во зле. Находясь во зле, он не может принять истины путём умственного убеждения — его нужно прежде всего практически подчинить высшему началу. Ты представитель этого высшего на-