«Дорогая тетя Мелания!
Сегодня у нас небывалый день, я уже заранее адски волнуюсь. Места у нас в первом ряду Обзор шикарный. А на альпийской горке мы будем стоять прямо за заграждением. (Совсем не плохо иметь папу, без которого все как без рук.)
До вчерашнего вечера я желал победы Ханси, но сейчас он явно не в себе—такую околесицу несет… Я его спросил, не волнуется ли он и как с нервишками, а он в ответ рассмеялся этаким злым смехом и заявил:
— Больно надо волноваться! Пусть предки психуют (это он про наших пап), у меня руки не замараны!
Ну не ахинея ли! И Тита, главное, туда же. У меня с ними всякий контакт пропал. А вчера после обеда мне такое приснилось — обхохочешься. Прилег я, значит, чтобы почитать, и, видимо заснул. И снится мне, будто все Погонщики Пен у нас собрались И, как это нередко в снах бывает, они вовсе не настоящие Погонщики Пен, а нижнедуйбержцы. Надо ж такому присниться! Маме с: смеялась, когда я ей об этом рассказал. А Тита не смеялась. Она сказала, что я олух царя небесного. Сама видишь, до чего она в последнее время развредничалась.
Ну, мне пора, а то в десять чемпионат начинается. Жалко пропустить открытие — все так говорят. Кстати, Тита — я с ней пять минут назад в ванной столкнулся — сказала, что она скорей всего на открытие вовсе не явится. Ничего глупее не придумаешь! Лишнее доказательство того, как девчонки далеки от спорта!
Всего хорошего.
Твой племянник Титус.
P. S. И воры, по-видимому, орудуют в округе. Вчера искал на чердаке свою дорожную сумку. Из-за шариковой ручки, она там в боковом отделении лежала. И представь себе: вся наша дорожная поклажа как в воду канула. Вся! Ни одного чемодана на чердаке. Ничего! Я сразу же рассказал об этом папе, а папа сказал, что вор все вещи обязательно вернет. Мой папочка иногда словно не от мира сего!
Еще раз прощаюсь.
Твой племянник Титус.
P. P. S. Ты случайно не знаешь, сколько может быть на свете мужчин с бородавкой под глазом и двумя седыми волосками на ней? Это не мне, это Тюльмайеровой Фанни очень нужно. Она говорит, для нее это жизненно важно. Если ты в курсе, то дай телеграмму, потому что Фанни мне очень нравится.
Еще раз с любовью.
Твой племянник Титус».
Закончив это длинное послание, Титус допил какао и дожевал бутерброд с джемом. Затем он облачился в свой новый послетренировочный дуйбольный костюм и отправился в деревню. Перед этим он еще раз заглянул к сестре, спросил, не пойдет ли она с ним, на что Тита ответила:
— Иди, братец, лесом!..
Титус Низбергер, конечно, заранее предвидел, что внизу, в деревне, будет невообразимая кутерьма, но действительность затмила все его самые смелые предвидения! У Титуса был очень нежный, восприимчивый слух. Пронзительные гудки всегда действовали ему на нервы. А дорога на Верхний Дуйберг являла собой гигантскую автомобильную пробку. Машин в ней было намного больше, чем тогда, когда визит мистера Сэма Промоузглинга привлек сюда толпы его обожателей. Только сегодня господин Харчмайер и господин пастор не регулировали движение. Они возложили эту суровую миссию на Рогмайерова сына и Быкмайерову дочь, а те со своей миссией не справлялись. Да и как они могли с ней справиться, если, каждая пядь дороги на Верхний Дуйберг была под колесом. Ни одна машина просто уже въехать в деревню не могла. Так что гости чемпионата мира устроились прямо на радиаторах и багажниках. Узкие просеки, разбегающиеся от деревни, также были забиты транспортом. Рогмайеров сын бросил свой регулировочный пост и что есть духу помчался к Харчмайеру. Он прохрипел:
— Господин Харчмайер, надо домой народ поворачивать, совсем машины ставить некуда!
Но господин Харчмайер принял это известие в штыки:
— Домой никого не отправлять! Сосисок хватит на всех!
— Так машины ставить некуда! — взмолился Рогмайеров сын. Но Харчмайер уже ничего не слушал. Кто-то позвал его. В это утро он был нарасхват. Он был не только трактирщиком, но еще и бургомистром, и председателем оргкомитета, чемпионата мира, и директором компании «Спусколифт», и отцом Ханси-самородка.
Никуда не денешься — пришлось Рогмайерову сыну вернуться ни с чем на свой пост. А там надсаживали клаксоны те же самые машины, что и полчаса назад. Водители опустили стекла и крыли на чем свет стоит не только друг друга, но и Верхний Дуйберг и несчастного Рогмайерова сына.
— Неслыханное хамство! Никакой организации! В жизни сюда больше не приедем! — ругались они.
Они говорили и кое-что похлеще, такое, от чего и бумага покраснела бы. Громадный автобус перегородил шоссе, перед автобусом стоял руководитель туристской группы и уже битый час возмущался:
— У нас же второй завтрак у Харчмайера заказан! Нам наверх нужно! Бюро путешествий будет жаловаться!
Ханси лежал в своей комнате, в постели. Он не был переутомлен, и лежать в постели ему вовсе не хотелось. Но его заставили. Чтоб он настроился на первый забег чемпионата. А это лучше всего удается в постели, уверяла госпожа учительша. Она сидела возле Ханси и ухаживала за ним. Она массировала ему икроножные мышцы, что было нестерпимо щекотно. Кроме того, каждые две минуты Ханси полагалось принимать через соломинку по глотку питательной смеси. Необходимо было также делать разминку для пальцев. Пальцы надо было растопыривать, сжимать и снова растопыривать. Без этого, уверяла госпожа учительша, он не сможет свободно владеть дулом. «За что мне такое наказание?» — жалел себя Ханси.
— Можно хоть открытие посмотреть? — спросил он. Госпожа учительша не разрешила. Она сказала;
— Команды выйдут строем на поле только после открытия. Сначала выступает мой муж, затем играют пожарники, потом выступает твой отец, за ним играют пожарники, потом выступает спорторганизатор (почтальон), затем играют пожарники, потом выступает бургомистр Альпийского Колена, опять играют пожарники, и лишь тогда очередь дойдет до вас!
Ханси ничего не оставалось, как лежать в кровати, потягивать через соломинку смесь, разминать пальцы, терпеть массаж и умирать от скуки. Через открытое окно доносилась пожарная медь. Слышно было, как что-то ревели в микрофон его отец и господин учитель, но против кошмарной автомобильной какофонии даже луженая глотка господина Харчмайера была бессильна.
— Ханси, я на минутку! — сказала госпожа учительша и вышла из комнаты.
Этого момента Ханси и ждал. Он выскочил из кровати, быстро натянул брюки, свитер и дал деру. Он хотел сбежать. Он не хотел участвовать в чемпионате мира. Он вообще ничего слышать не хотел — ни о ком и ни о чем. Ни о спецсосисках, ни тем более о пенах, ни об Альпийском Колене, ни тем более о дяде Густаве. Он мечтал выбраться незамеченным из Верхнего Дуйберга, внизу, на шоссе, встретиться с Титой Низбергер и удрать с ней в город. Тита пообещала:
— Поедем к моей тете Меланин! И пробудем там, пока все не закончится! Моя тетя — человек! Она нас поймет!
Ханси, крадучись, спустился по лестнице. Он сунул руку в карман и нащупал плотную пачку денег. Это были его сбережения. То, что он заработал уроками дуйбола. Их должно хватить по крайней мере на неделю, в случае если тетя Мелания их не примет.
Ханси услышал шум спускаемой воды в туалете. Ханси промахнул последние ступеньки и бросился к входной двери. Дверь перед ним распахнулась, и стало нестерпимо светло. Как минимум, десять вспышек полыхнуло одновременно, и, как минимум, десять фотографов щелкнули Ханси в упор. Ханси развернулся, надеясь удрать через черный ход, но рядом с черным ходом была дверь в подвал, и из нее как раз выходила госпожа Харчмайер с коробом, полным спецсосисок. Ханси решил было снова рвануть наверх, а там выпрыгнуть из коридорного оконца. Для него это пара пустяков. Прямо под окнами коридора — сарай. Ханси уже неоднократно прыгал из этого оконца на крышу сарая, а с нее — на землю. Ханси повернулся к лестнице. И на верхней ступеньке увидел госпожу учительшу. Она всплеснула руками:
