«Как установлено советскими компетентными органами, — говорилось в сообщении, — военный атташе посольства США в Москве Рандольф Картер, прибывший в СССР два года назад, систематически занимался шпионской деятельностью. Выезжая в различные районы Советского Союза, Картер устанавливал шпионские связи и нелегально распространял антисоветскую литературу.
Советскими компетентными органами выявлен ряд шпионских встреч Картера, а при проведении одной из них, в момент попытки получения секретных документов, он был пойман с поличным».
В тот же день, когда в газетах появилась эта заметка, Картер и сопровождающий его чиновник из посольства США прибыли на Ленинградский вокзал, к поезду «Красная стрела». Деятельность Картера была объявлена несовместимой со статусом аккредитованных дипломатических работников, и Министерство иностранных дел СССР предложило ему покинуть пределы Советского Союза.
Войдя в купе вагона №5, Картер увидел Джона Шарпа, немолодого американца из посольства, хорошо известного ему. Джон Шарп принадлежал к свите посла, занимал высокооплачиваемую и почетную должность.
Американцы молча пожали друг другу руки. Картер почувствовал, что Шарп поздоровался холодно, почти брезгливо. Плохой признак. Значит, там, в резиденции «Бизона» и в Вашингтоне, уже или почти уже списан Картер.
Северное Подмосковье осталось позади, экспресс вырвался на Валдайскую возвышенность, к истокам Волги, и мчался по сосновому бору, заколдованному полуночной тишиной, светом поздней ущербной луны. Весь вагон крепко спит. Спит и сопровождающий. А Картер не смеет вздремнуть. Забился в угол дивана, курит, гадает, что ждет его в Штатах.
Всю ночь, до самого Ленинграда, не сомкнул глаз.
Прямо с вокзала Картер и его сопровождающий поехали в торговый порт. Человек с ружьем, стоящий у железных ворот, покинул свой пост, вошел в автобус, попросил предъявить документы.
Картер вдруг подумал: а что, если часовой положит его американский паспорт к себе в карман и грозно скомандует: «А ну, выходи! Выходи, выходи, кому сказано!»
Все обошлось благополучно. Железные ворота распахнулись, и автобус въехал на территорию порта. Пакгаузы. Железнодорожные пути. Маневровые паровозы. Горы ящиков, труб, бухты кабелей, пирамиды тюков хлопка, крики чаек, запах моря и просмоленных канатов… Вот наконец и причал англо-русской линии, с белоснежным теплоходом, готовым отплыть к дальним берегам Темзы.
Пройдены и таможенный и пограничный контроль.
Матрос в темно-синей робе, в начищенных ботинках, подтянутый, аккуратный, подхватил чемоданы американцев и побежал по трапу на корабль.
— Пожалуйста, проходите! — раздался чей-то голос. Картер поднимался на русский корабль медленно, чуть важно, как и полагалось заморскому путешественнику.
Вот и палуба, желтовато сияющая, будто облитая прозрачным майским медом. Бронза, хрусталь, начищенная медь. Зеркала, отражающие корабельные огни. Ковровые дорожки. Красное дерево салонов. Высокие, обитые кожей, манящие к себе табуреты бара, автоматы для коктейлей. Полосатые шезлонги на прогулочной палубе. Красивые девушки в накрахмаленных чепчиках, в кружевных фартучках.
Горничная первого класса с чуть раскосыми глазами, похожая на Катюшу Маслову, встретила Картера и его спутника в вестибюле, провела в каюту.
Отданы концы, приземистый буксир развернул корабль и повел его по морскому каналу к заливу. Все дальше и дальше Ленинград, тускнеют и гаснут его огни.
Растворились в туманной мгле последние маяки, остались позади гигантские шеи плавучих кранов, стоящих на Кронштадтском рейде. Вот наконец и простор финского залива, большая морская дорога, нейтральные воды, а Картер все еще по-настоящему не радуется. Рано! Ведь на корабле есть радиостанция, она может принять закодированную телеграмму-молнию. Кроме того; у пограничников имеются быстроходные сторожевые катера. Много, ох как много бед натворил Картер, прежде чем его поймали с поличным. Русские могут, в виде исключения, не посчитаться с его неприкосновенностью.
И в эту ночь Картер не сомкнул глаз. Каждую минуту ждал, что в каюту ворвутся русские матросы, схватят его, швырнут в темный трюм пограничного катера, вернут на советскую землю, водворят в тюрьму. У страха глаза велики, известно. Ночью ничего не случилось.
Спал он днем, когда корабль шел по большой морской дороге.
На следующую ночь покинул каюту, поднялся на прохладную, покрытую росой палубу и нетерпеливо, как Колумб, ждущий появления земли, вглядывался в горизонт,
В свете наступающего дня показалась темная полоса шведского берега. И только теперь Картер поверил в свою неприкосновенность.
Скоро турбоэлектроход вошел в территориальные воды Швеции, в знаменитые шхеры. Большие и малые острова беспрерывно тянулись слева и справа. На фоне зелени выделялись яркие пятна вилл — желтые, шоколадные, малиновые, белые, изумрудные, алые, голубые. В тихих бухточках, между огромных замшелых валунов, у подножия скал, у бревенчатых причалов покачивались на легкой волне шхуны, моторные лодки, катера и яхты.
— Вот и все, теперь все!… — проговорил сопровождающий. — Радуйтесь, полковник! — Впервые он назвал его чин. — Теперь можно.
— Картер хотел радоваться, но не мог. Не успев как следует переварить настоящее, он уже тревожился за свое ближайшее будущее. Глядя на шведский берег, он думал о том, как встретится в Вашингтоне с каким-нибудь боссом ЦРУ, как и о чем будет с ним говорить. Разговор, несомненно, будет чрезвычайно острым. Собственно, это, вероятно, будет не разговор, а допрос. Придется нести ответственность за провал.
— Нам не страшен серый волк!… — шумно радовался сопровождающий. Он уже выпил и охмелел. — Почему молчишь, полковник? Ликуй, кричи ура!… Дома, дома, дома!…
Картер широко раскрытым ртом втянул в себя чистый солоноватый воздух шведских шхер, снисходительно улыбнулся.
— Я везде чувствую себя дома: и в Вашингтоне, и в Москве.
Шарп с тупым недоумением посмотрел на своего коллегу, пытаясь понять, что тот сказал. А когда до его сознания дошел смысл сказанного, он расхохотался.
— Сэр, слезайте с пьедестала, вы занимаете чужое место! Уж кому-кому, а мне подлинно известно, где вам надлежит пребывать.
— Вы пьяны, Джо.
— Ладно, не ерепенься. Я пошутил.
Стокгольм быстро приближался. За мысом Вольдемар начиналась гавань. По обоим берегам залива поднимался город. Слева, на зеленой возвышенности, темнела каменная громада богадельни, знаменитой тем, что какой-то турецкий султан, войдя со своей эскадрой в стокгольмский залив, принял ее за королевский замок и начал салютовать из корабельных пушек.
На скалистой террасе серебрились бензиновые резервуары американских компаний.
На правом берегу залива прежде всего бросался в глаза холм, на котором расположился Скансен — зоологический сад, парк отдыха стокгольмцев и старинная деревня-музей.
Впереди, прямо по ходу корабля, горбился Слюссен — спаренные выгнутые мосты, перекинутые через залив. Сейчас же за ними поднимались дома центральной части города.
Особняком, у самой воды залива, стояла квадратная, кирпичная, еще не утратившая новизны башня ратуши, увенчанная синим с желтым крестом флагом. И всюду, над ратушей, над проливом, над Бекхольменом, над Скансеном, над городом, над причалом, кружились чайки.
Картер смотрел на все это и улыбался. Странно! Удивительно! Невероятно!
Торжество северной тишины, праздник скандинавского света, сияние воды, прогретой Гольфштремом и просвеченной солнцем, город, полный изобилия, двести лет не знавший войны, гигантское колесо Тиволи, расцвеченное даже днем пестрыми огнями, бесчисленные паруса яхт, машины всех автомобильных заводов мира, флаги всех наций над мачтами кораблей, головокружительная атмосфера мирового перекрестка… И тут же, почти рядом — всего несколько сот морских миль, трое суток во времени — Москва, позорный провал, выдворение.
Невероятно. Не было всего этого. И не могло быть. Сон, только сон.
