Одежда причиняла им обоим физическую боль. Обостренные чувства сделали необыкновенно чувствительной кожу, Джуди едва не кричала от тянущей боли в груди и напрягшихся сосках, а чего стоило сдерживаться Алессандро — знал только он один.

Потом одежда полетела в разные стороны. Порхнуло персиковое облако платья, кажется, разорванного, да важно ли это… Джинсовая рубашка скользнула на пол, уже лишенная половины пуговиц. Страсть сжигала, страсть освобождала, и было уж совершенно понятно, что в таком состоянии нельзя остановиться, так что на сердце у Джуди стало легко. Это ведь сдерживаться трудно, а уж когда не сдерживаешься… Берегись, Сандро!

Она целовала его за все восемь лет одиночества, за тоскливые ночи в пустой постели, за сонное безразличие собственного тела в присутствии сотен других, возможно — лучших, возможно — более порядочных, возможно — прекрасных, но — не ее мужчин.

А он дарил ей всю нежность и всю страсть, которые не позволял почувствовать ни одной из своих любовниц за эти бесконечные восемь лет. Раскрывался перед ней так отчаянно и бесстыдно, как раскрываются только в юности, когда любят впервые — и навсегда. Пил ее дыхание, упивался запахом ее волос, ее горячей кожи, вспоминал на вкус каждый изгиб белоснежного тела, завораживающе прекрасного в своей наготе.

Она не заметила того момента, когда он полностью овладел ею. Это было так естественно — быть единым целым с Алессандро. Ненормальным было то, как она жила эти восемь лет. Сейчас все приходило в норму.

Постепенно бьющиеся в любовных судорогах тела подстраивались под единый ритм, дыхание стало единым, стоны звучали глуше, и теперь они целовались так, как когда-то привыкли: с открытыми глазами.

Алессандро тонул в пылающей черноте этих глаз, падал в ночь без звезд…

Джуди погружалась в бездонную синеву теплого океана, где на тысячу миллиардов миль — всего два живых существа: она и Алессандро.

И Вселенная взорвалась небывало яркой сверхновой, тьма стала горячей и влажной, и океан понес их обоих на своих волнах, убаюкивая, укачивая, успокаивая, охлаждая…

Тело Джуди выгнулось в затухающей счастливой судороге, и Алессандро успел в последний миг поймать губами маленький розовый сосок.

Они рухнули на пол, не разжимая объятий. Они просто не могли их разжать. Джуди со стоном вжалась лицом в могучую, влажную от пота грудь, вдохнула его запах…

Алессандро усилием воли старался не стискивать ее своими ручищами слишком сильно. Больше всего ему хотелось в этот момент просто исчезнуть с лица земли. Не умереть, не потерять сознание — просто исчезнуть. Потому что потом будет реальность, будут разговоры и взгляды, будет память — мало ли, что еще, а вот сейчас — только миг незамутненного, чистого счастья, абсолютно полная гармония тел и сердец.

Джуди не хотелось говорить. Слова могли все это просто убить.

Алессандро не хотелось говорить. Слова — убийцы чувств.   

А потом он поднялся на ноги, стремительный и могучий, словно леопард, и Джуди не могла глаз отвести от этого великолепного тела, почти идеального тела мужчины, который сейчас принадлежал ей. И которому принадлежала она. Алессандро легко, словно перышко, вскинул ее на руки и понес в спальню. Там, на огромной, широкой постели, на белоснежных и прохладных льняных покрывалах он нежно и осторожно отвел рыжие локоны с ее пылающего и счастливого личика и тихо произнес:

— Здесь нет никаких камер. Она улыбнулась.

—  Надеюсь на это, иначе твоей репутации конец. Какой позор — прямо у входной двери, не добравшись до постели…

—  Джу.

—  Что, Сандро?

— Я начинаю этого бояться.

—  Чего именно?

— Я хочу тебя так, как никогда не хотел ни одну женщину.

— По-моему, мужчины обычно боятся прямо противоположного…

— Я словно попал в рабство. Я не могу избавиться от наваждения. Я, который всегда гордился своим умением контролировать все и вся…

— Так ты мой раб?

—  Боюсь, что да.

—  Что ж… Тогда, раб, делай то, что тебе говорят!

Она вывернулась из-под него белоснежной птицей, встала над ним на коленях, уперла одну руку в изумительное бедро, чуть подбоченилась. Другой рукой медленно приподняла грудь, пропустив розовый напряженный сосок между пальцев, поднесла к губам мужчины. Алессандро с трудом подавил желание кинуться на нее немедленно. Он принял игру. Медленно, не сводя с Джуди глаз, коснулся соска губами. Приоткрыл их, обхватил розовый бутон, провел по нему кончиком языка. Джуди застонала. По ее телу пробежала дрожь.

Когда он принялся таким же образом ласкать и другую грудь, она подалась вперед, оперлась руками о его плечи и оказалась на нем в позе всадника. Прелестной, вернее сказать, всадницы-амазонки. Алессандро с глухим рычанием откинулся на подушки, не отрывая жадных глаз от великолепной картины, открывавшейся перед ним.

Вершины блаженства они достигли одновременно, и Джуди обессилено упала ему на грудь, а он с тихим смехом обнял ее обеими руками, не давая ей раньше времени сползти с него. Почему-то это казалось очень важным — не размыкать объятий как можно дольше.

Возбуждение накатывало на них волнами. Иногда оба забывались в каком-то странном, стремительном — на несколько минут — сне, но тут же просыпались и вновь ласкали друг друга, изобретая все новые и новые ласки, исследуя то, что и так хорошо знали, вспоминая и радуясь воспоминаниям.

Еще трижды мир закручивался в первородную спираль. Трижды счастливый сдвоенный крик потрясал своды тихой спальни. Наконец усталость достигла той степени, когда они могли только лежать рядом и держаться за руки.

Джуди открыла глаза и улыбнулась солнечному зайчику, пробиравшемуся по потолку. А потом в мозгу вспыхнула простая и кристально четкая мысль, от которой стало ярко глазам.

«Я люблю его. Я всегда его любила, даже когда ненавидела. Я любила его каждый миг своей жизни с ним и без него. Я любила его, когда кормила грудью его ребенка. Я любила его, когда не знала, на что мы будем с этим ребенком жить. Я любила его тогда — я люблю его сейчас».

Она лежала, тщетно пытаясь унять сердцебиение.

Это было так просто, до идиотизма просто. Одно слово — ЛЮБЛЮ — объясняло все сразу. В том числе и то, что никакой развод ей не нужен.

Вернее, технически развестись с Алессандро необходимо, но на самом деле это не будет иметь никакого значения. Потому что Джуди навсегда останется его женой. Его женщиной. Что бы по этому поводу ни думал он сам. А это известно.

Алессандро ее не любит. Никогда не любил. Хотел, да, его влекло к ней, об этом уже написан миллион книг, всякие гормоны-феромоны, но к любви это отношения не имеет.

Потому что, если бы он ее любил, то никогда, никогда бы не сделал того, что…

В горле стало горько, на глаза навернулись слезы. Не надо было вспоминать. Она почти приучила себя не вспоминать за эти восемь лет. Почти. Теперь, похоже, этим воспоминаниям суждено вернуться.

А может, лучше наплевать на все и порадоваться жизни? Сколько лет она не была в отпуске? Да все восемь и не была. Вот и надо радоваться — море, небо, солнце, изумрудный остров, шикарный мужик под боком и целая неделя хорошего, здорового секса впереди…

И вечное отчаяние — когда эта неделя закончится.

И, словно вторя ее мыслям, зачарованно пробормотал мужчина, лежавший рядом:

— Невероятно! Это был лучший секс в моей жизни!

Вот так. Лучшая сделка. Лучший обед. Лучший костюм. Лучший секс.

И нечего придумывать себе разную ерунду! Романтические дуры долго на свете не заживаются, а у Джуди есть дочь. Ее дочь. Их двое в этом мире, и думать надо только об этом.

Она прижалась к Алессандро всем телом, глубоко вздохнула, закинула голую ногу ему на бедро — и заснула крепким сном хорошо поработавшего человека.

Алессандро устал ничуть не меньше Джуди, но сон к нему не шел. Он лежал, уставившись в потолок, и мысли бесконечным потоком кружились и неслись у него в голове.