Не мысль, а голос.

Слушай меня, приятель. Слушай очень внимательно. И если не хочешь куда-нибудь загреметь, постарайся, чтоб у тебя на лице не отразилось ничего такого, что могло бы вызвать дальнейшие подозрения у этих женщин в форме. Видит Бог, у них подозрений и так достаточно.

Сперва Эдди подумал, что он забыл снять наушники и принимает теперь какие-то странные передачи из кабины пилота. Но ведь стюардессы собрали наушники уже минут пять назад.

Потом он подумал, что кто-то стоит рядом с ним и с кем-то болтает. Он едва было не повернул голову влево, но сообразил, что это просто нелепо. Нравится ему или нет, но голос звучал у него в голове.

Может быть, он принимает какие-то передачи – на KB, или УКВ, или ДВ – через пломбы в зубах. Он что-то такое слышал…

Выпрямись, идиотина! У них и так достаточно подозрений, а у тебя сейчас такой вид, словно ты чокнутый!

Эдди быстро выпрямился, как будто ему поддали. Голос не Генри, хотя очень сильно похож на голос Генри в детстве, когда они вместе росли в трущобах Нью-Йорка. Генри на восемь лет старше, а сестренка, средняя между ними, теперь стала лишь призраком в памяти: Селину сбила машина, когда Эдди было два года, а Генри – десять. Таким резким приказным тоном Генри всегда обращался к нему, когда Эдди делал что-то такое, что могло завершиться печальным уходом Эдди из этого мира задолго до срока… как случилось с Селиной.

Что еще за мура?

Это не призрачные голоса, – вновь раздался в его голове все тот же голос. Нет, он принадлежал не Генри… этот был старше, суше… сильнее. Но все же очень похож на голос Генри… и ему невозможно не верить. – Это во-первых. Ты не сходишь с ума. Я действительно другой человек.

Это что – телепатия?

Эдди смутно осознавал, что его лицо лишилось всякого выражения. При других обстоятельствах за такую мордашку ему бы точно присвоили «Оскара» в номинации «Лучший актер года». Он поглядел в окно – самолет приближался к отделению компании «Дельта» в здании прибытия Международного аэропорта Кеннеди.

Я не знаю этого слова. Но я знаю, что эти женщины в армейской форме в курсе, что ты везешь…

Потом повисла пауза. Чувство – странное, не передать словами – как будто призрачные пальцы перебирают его мозг, словно он, Эдди, стал вдруг живой картотекой.

…героин или кокаин. Я точно не знаю, что именно… хотя, наверное, кокаин, потому что ты сам его не принимаешь, а везешь, чтобы купить потом тот, который нужен тебе.

– Что еще за женщины в армейской форме? – пробормотал Эдди вполголоса, совершенно не сознавая того, что он говорит вслух. – Ты о чем, черт возьми…

Чувство, как будто его опять ударили… такое реальное, что в голове зазвенело.

Заткни пасть, говнюк!

Хорошо, хорошо! Боже мой!

Снова странное ощущение перебирающих пальцев.

Стюардессы в форме, – повторил чужой голос. – Ты меня понимаешь? У меня нет времени разжевывать каждую мысль, Узник!

– Как ты… – начал было Эдди, но тут же заткнулся и задал вопрос мысленно: Как ты меня назвал?

Не важно. Просто слушай меня. У нас очень мало времени. Они знают. Стюардессы знают, что ты везешь этот кокаин.

Откуда бы? Просто смешно!

Я не имею понятия, откуда они узнали, но это сейчас не важно. Одна из них рассказала возницам. А возницы расскажут жрецам, которые совершают эту церемонию «прохождения таможни»…

Голос у него в голове говорил на архаичном языке, употребляя слова совсем невпопад, так что звучало это даже забавно… но смысл сказанного был абсолютно ясен. Хотя лицо Эдди оставалось непроницаемым, он до боли сжал зубы и издал звук, похожий больше всего на шипение.

Голос говорил, что игра закончена. Он еще даже не вышел из самолета, а игра уже закончена.

Но на самом деле всего этого нет. Такого просто не может быть. Это в последние минуты его разум поддался приступу паранойи – вот и все. Главное – не обращать внимания. Не замечать, и наваждение пройдет…

Нет, ты заметишь, еще как заметишь, иначе ты загремишь в темницу, а я умру! – проревел голос.

Кто ты, во имя всего святого? – испуганно и неохотно спросил Эдди, и у него в голове кто-то (или, может быть, что-то) глубоко, с облегчением вздохнул.

Он поверил, подумал стрелок. Благодарение всем богам, ныне и присно и во веки веков, он поверил!

Самолет остановился. Надпись ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ погасла. Подали трап, который с мягким стуком коснулся переднего выхода. Они прибыли.

Есть место, куда ты можешь все это спрятать на то время, пока будешь «проходить таможню», – сказал ему голос. – Надежное место. А когда ты пройдешь ритуал, получишь свои пакеты обратно и отнесешь их тому человеку, Балазару.

Люди уже поднимались с мест, доставали свои вещи из верхних ящичков и пытались куда-то пристроить плащи, поскольку на улице, согласно объявлению второго пилота, было слишком тепло.

Возьми свою сумку и куртку. Иди опять в это отхожее место.

Отхожее…

О… Туалет. Впереди.

Если они так уверены, что у меня что-то есть, они решат, что я пытаюсь отделаться от товара.

Но Эдди уже понял, что это вряд ли имеет значение. Никто не станет ломиться в дверь, чтобы не напугать пассажиров. К тому же всем ясно, что нельзя так просто спустить в унитаз самолета два фунта чистого кокаина, не оставив никаких следов. Но это не важно, если голос действительно говорит правду… что есть какое-то надежное место. Вот только как это может быть?

Не важно, черт тебя побери! ШЕВЕЛИСЬ!

Эдди встал. Он наконец-то врубился. Он, конечно, не видел всего того, что видел Роланд с его многолетним опытом, подкрепленным долгими мучительными тренировками, но он увидел лица стюардесс – их настоящие лица, те, что скрывались за натянутыми улыбками и чрезмерной предупредительностью: сейчас они выгружали коробки и сумки пассажиров из шкафа в передней части самолета. И еще он увидел, как они украдкой поглядывают на него.

Эдди взял сумку. Взял куртку. Люк уже открыли: пассажиры двинулись по проходу. Дверь в кабину пилота тоже распахнулась, там сидел капитан, тоже улыбаясь… и тоже поглядывая на пассажиров первого класса, которые все еще собирали вещи: выискивал Эдди – нет, не выискивал даже, а брал на мушку, – потом опять отводил глаза, кивал кому-то, ерошил напарнику волосы.

Эдди остыл. Не в том смысле, какой вкладывал в это слово Генри, а на самом деле остыл, то есть успокоился. Сам по себе, вовсе не из-за голоса в голове. Хладнокровие – иногда это то, что надо. Только нужно держаться настороже, чтобы совсем уж не заледенеть.

Эдди пошел вперед, уже повернулся налево, к трапу… и вдруг закрыл рот рукой.

– Что-то мне нехорошо, – выдавил он. – Извините.

Он прикрыл дверь в кабину пилота, слегка заблокировав проход в салон первого класса, и отворил дверь в туалет справа.

– Боюсь, придется вам выйти из самолета, – резко проговорил пилот, когда Эдди открыл дверь в туалет. – Это…

– Меня, кажется, сейчас вырвет. Мне не хотелось бы, чтобы попало на ваши ботинки, – ответил Эдди, – или же на мои.

Через секунду он уже был в туалете и запирал за собой дверь. Капитан что-то сказал. Эдди не расслышал, что именно, да и какое это имеет значение. Самое главное: он говорил, а не орал. Эдди был прав: никто не станет орать, когда в салоне толпятся сотни две с половиной пассажиров, ожидающих своей очереди на выход у единственной двери. Он внутри. Временно в безопасности… ну и какой ему с этого прок?

Не знаю, кто ты, но если ты здесь, подумал Эдди, ты бы лучше что-то делал. И побыстрее.

Какой-то ужасный миг ничего не происходило. Всего лишь миг, но в сознании Эдди Дина он растянулся на целую вечность, как те турецкие тянучки, которые Генри покупал ему каждое лето, когда они были еще детьми: если он вел себя плохо, Генри дубасил его нещадно, если вел хорошо, Генри ему покупал турецкие тянучки. Таким образом Генри справлялся со своими обязанностями старшего брата во время летних каникул.