Почему же не пытались люди вырваться из подземелий, не пытались хотя бы пробиться в леса к старокрымским партизанам или к проливу, а там оплавь?.. Какая-то часть, может быть, и прорвалась бы, ну, а другие... другие хоть погибли бы в бою, а не задохнулись в этой каменной могиле... Споры про то были, и большие споры, но Павел Михайлович - полковник Ягунов - сказал только одно слово: "Раненые",- и спорщики замолчали. Тяжелораненых были сотни, а пожалуй, что и более тысячи. Как можно бросить их? "Да мы не имели бы права жить после этого",- сказал комиссар Парахин. И как ни ужасно было положение, но все же крохотная надежда оставалась - доберется кто-нибудь из разведчиков до наших, узнают, выручат...
Подземный госпиталь тускло освещался лучинами и каганцами Язычки пламени вздрагивали всякий раз, как сюда доносились отзвуки взрывов.
Раненые лежали в тесноте на сохранившихся койках, на каменных уступах и в проходах. Медикам приходилось переступать через лежащих. Слышались стоны и мольба: "Пить... пить...". Как фантастическая нелепость звучал здесь вперемешку со взрывами дребезжащий голос:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось.
В этот час ты призналась,
Что нет любви...
Вращалась на патефоне полустертая, хрипящая пластинка. Рядом, на каменных "нарах", лежал хозяин инструмента с забинтованной, казавшейся гигантскою головой и слушал - в сотый, вероятно, раз - свою единственную пластинку.
В это танго вплетались взрывы, стрельба, стоны раненых и безнадежные голоса:
- ... пить... пить...
Отсек в глубине пещеры освещался шипящим и трещащим куском провода.
Раненые - кто мог еще передвигаться - собрались здесь вокруг умирающего комиссара.
Его глаза горячечно блестели на стянутом, обросшем бородой лице. Комиссар то бредил, то приходил в себя.
Солдатик с самодельным костылем держал руку умирающего и уговаривал его..
- Не надо, товарищ комиссар, не надо говорить, доктор сказал слыхали - нельзя вам говорить, опять кровь хлынет...
Но комиссар не слышал его и пытался подняться на локте:
- ... шахматы сбросить только... и сначала, сначала играй...
У соседней койки черная от копоти девчонка в истрепанной гимнастерке санинструктор Ковалева - перевязывала окровавленную, разбитую ногу лейтенанта, который метался в бреду. Маша прислушивалась к голосу комиссара.
- ... нет, не получается...- бормотал он,- не переиграешь... нет, нет, нет...
И затих.
Солдат положил его руку на грудь.
В отсек вошел хирург - сам едва живой, он остановился у койки комиссара, постоял вместе со всеми молча над умершим. Потом отошел к раненому лейтенанту.
- Так же все, без сознания,- сказала Ковалева. Раненый лейтенант стонал и метался в беспамятстве. Хирург наклонился над его ногой.
- Лейтенант,- сказал он, рассматривая рану,- лейтенант Иванов, ты слышишь меня? Ампутировать придется ногу... Ты слышишь, Сергей?
- Слышу,- неожиданно внятно ответил лейтенант.
- И сам знаешь - наркоза нет. Вытерпишь? Надо жить. Недаром же тебя Маша из-под огня тащила...
- А что, Яша, никак нельзя?..
- Нет, друг, нельзя. И ждать нельзя. Дело твое плохо. Очень плохо.
- Ну что ж, валяй...
- Черт,- сказал хирург.- Попробую все-таки почистить.
Вертелось "Утомленное солнце".
Шла операция.
Лейтенант лежал на операционном столе, и санинструктор Ковалева держала его. А он впился руками в ее плечи, скрипел зубами и смотрел в искаженное болью и сочувствием Машино лицо.
Случается, что взгляд человека встретится с другим взглядом в такое решающее жизнь мгновение и так соединят глаза - их мука и сочувствие,- так спаяют, что превратят вдруг чужих вчера людей в самые на свете близкие существа.
Сквозь адову, непереносимую боль лейтенант хрипел:
- Ну, чего ты... чего ты...- Потом он потерял сознание от боли.
И тогда Маша, все продолжая держать его, заплакала. Слезы оставляли на ее закопченном лице две светлые дорожки.
Закончив операцию, хирург опустился на каменный выступ, вытер лицо и сказал:
- Посмотрим... черт, посмотрим...
Сергей лежал снова на своей койке.
Он открыл глаза, приходя в себя, осматривался, не сознавал еще, где он. Взгляд блуждал по подземелью, по рядам коек, по лежащим на земле раненым.
Вот операционный стол, склонившийся уже над кем-то другим хирург...
И дальше, дальше скользил взгляд Сергея, пока не встретился с Машиными глазами - она стояла у его изголовья.
- Яков Осипович только почистил ногу,- сказала Маша.
- Еще, значит, потанцуем с тобой... А ты чего ревела?
- Я?.. И не думала.
Сергей усмехнулся: промытые слезами дорожки на Машином лице выдавали ее.
- Дай лапу.
Маша протянула руку, Сергей взял ее, закрыл глаза.
- Очень больно? - спросила Маша. Сергей кивнул, не открывая глаз.
- Пусти, я сейчас...- Маша мягко освободила руку, отошла и вернулась с пузырьком.
- Выпей,- сказала.
- Что это? - взял пузырек, понюхал Сергей.- Спирт? Откуда?
Он вдруг сморщился, скрючился от приступа боли. И боль его тотчас отразилась в огромных на худеньком Машином личике глазах.
- Пей, пей, скорее...
Сергей выпил и снова, закрыв глаза, протянул открытую ладонь. Маша вложила в нее руку, села рядом.
В подземном аду, на краю смерти родилась эта любовь, как если бы тут, в катакомбах, без воздуха и света вдруг вырос и распустился цветок... Они стали для других лучиком надежды - Маша и Сергей. Она выхаживала его, дни и ночи не отходила от него и выходила - Сергей стал поправляться... Да только положение в подземелье становилось все хуже и хуже. Немцы начали производить на поверхности взрывы, в катакомбах обрушивалась кровля, и под завалами гибли люди. Продовольствие кончилось, наступил голод.
Когда-то вначале забивали спущенных в катакомбы лошадей и питались кониной. Теперь стали откапывать зарытые шкуры, копыта и варили их.
И все же подземный гарнизон держался. Несмотря на все лишения, продолжались боевые вылазки, разведчики уходили на связь с Красной Армией, солдаты чистили оружие, охраняли входы, проводились политзанятия.
Отряды "слухачей" улавливали на слух места, где немцы готовили взрывы на поверхности и удаляли оттуда людей. Однако потери становились все больше и больше, особенно когда не стало воды. Это было самым страшным. Вылазки к колодцу стали невозможны. Фашисты держали подступы к нему день и ночь на прицеле пулемета.
Командование организовало отряды "сосунов" - они высасывали капли жидкости из каменных стен там, где они были хоть немного влажными. За сутки удавалось таким образом набрать полфляги или флягу - для раненых. Но пришлось прекратить и это: вместе с каплями влаги в горло, в легкие попадали мелкие частицы камня. "Сосуны" заболевали туберкулезом и умирали. Да и что значила какая-нибудь фляга воды для тысячи людей...
Лежа на койке, Сергей следил взглядом за Машей. Она обходила раненых, пробираясь между лежащими на земле. Здесь были не только взрослые, но и дети.
- Тетечка, водички... Дай глоточек...- просил мальчуган с забинтованной головой, лежавший в углу на земле.
- Пить... пить...- неслось с разных сторон. Иные раненые, обессилев, молчали.
В глубине пещеры возник шум борьбы, слышались выкрики:
- Нет! Нет! Нет! Не дам! Не смеете!
- Держи его!
- Попался!
- Пустите! Не дам! Нет, не отдам!.. Не смеете, не имеете права!
Трое раненых держали старика санитара и вырывали у него из рук металлическую банку - нечто вроде небольшого бидона.
Подошел хирург.
- Что здесь происходит?..
- Прятал... прятал, гад... Заначка у него... Врач сказал:
- Раздать воду раненым. И отошел.
- Пустите меня! - крикнул старик и рванулся вперед.
Банка вылетела из его рук, упала, опрокинулась. Вода растеклась по земле.
Раненые - и те, кто держал старика, и те, кто находился вблизи,бросились на землю и стали жадно хватать губами разлитую воду.
