— Да, наверное, многие… Тем более что платил Розенталь плохо. Все обещал повышение, да как-то у него, понимаешь, не получалось: обстоятельства такие. Хотя сам он жил неплохо. У него мерс был шестистотый (после этого случая он его продал), мы любовницу его раз видели — на ней такая шуба была — девчонки наши позеленели, как покойник двухнедельный… А на зарплату нормальную у него никогда денег не было. Теперь об этом и говорить нечего.

— Ага, то есть все-таки правильно братки сделали, что не гробанули его окончательно? Что-то он им все-таки отдал. Шестисотый мерс тысяч сто стоит.

— Да… по-моему, он даже квартиру продал.

— А где же он теперь живет? У любовницы?

— У него дом загородный — кстати, с ним какая-то очень старая история связана, и говорят, продавать он его ни за что не согласился… Сам Розенталь из очень древней семьи. Кажется, этот дом еще в девятнадцатом веке принадлежал какому-то его родственнику — что-то вроде пра-пра-прадедушки по материнской линии. Этот дедушка разбогател неким странным образом… А Розенталь, как на похоронном бизнесе приподнялся, купил развалины с парком в память о дедушке, собирался их реставрировать. Жалко, подробностей не знаю, так любопытно было… Нинка мне обещала после работы рассказать, и вдруг, в тот же день, упала неудачно в подвале… Там ручки от ящиков железные торчат, она о них виском ударилась — и все. Осталась я без подруги. И о родословной шефа тоже некому теперь рассказать… А интересно было.

— Что за Нинка?

— Она лаборанткой у нас работала. Что-то она такое слышала про шефа… С ним имел дело какой-то ученый… Профессор-историк, по моему. Этот профессор писал книгу о самых удачливых мошенниках девятнадцатого века, и кажется, там целая глава про прадедушку Розенталя намечалась.

— Елки, буквально наша тема… Как этого профессора звали?

— Я не помню, хотя Нинка вроде говорила… Шолохов… или Шелест… Нет, не помню.

— Ну ладно. А что, говоришь, с Ниной этой случилось?

— Так глупо вышло — она, наверное, поскользнулась в подвале, и ударилась виском о ручку ящика с телом. Ее только к вечеру нашли. Тогда к нам покойника привезли, грузчики спустились в подвал, смотрят — Нинка лежит, мертвая. Милиция приезжала — несчастный случай. Пол в подвале был мокрый, в то утро механики приходили, профилактику в холодильниках делали, и, видимо, разлили что-то. Так и получилось.

— Угу. Странно все-таки. Как раз хотела тебе что-то рассказать… Ваш разговор никто не мог подслушать? Вы где сидели?

— Не помню… Кажется, на втором этаже, в вестибюле.

— А, это там ты в пальмах пряталась?

— Не совсем там — пальмы на галерее, но оттуда, конечно, все было бы слышно. Я не придала тогда этому значения — что в этом секретного? Хотя теперь… Но раньше я смерть Нины с нашим разговором как-то не связывала. С тобой говорить страшно…

— А что это за галерея на втором этаже? Что там находится?

— Там? Двери в кабинеты Розенталя и его заместителя, потом идут кладовки, в них лаборанты всякие мелочи хранят… Ты, думаешь, кто-то услышал и Нинку…?

— Доказать что-нибудь сейчас уже трудно. Но ты сама-то веришь в такое совпадение?

Света долго молчала.

— Уже нет… Черт знает что. У тебя талант внушать гадости всякие. Никогда бы о таких вещах не думала, а тебя слушаю — на все начинаю смотреть иначе. Скоро будет казаться, что вокруг — одни бандиты, убийцы. Маньяки.

— Да, это я умею. Расскажи про Нину. Она замужем была?

— Нет.

— А мужик у нее был?

— Не знаю… Скорее всего нет. Хотя она несколько раз в компании упоминала «Славик, Славик». Рассказывала, что он все время в командировках, за границей. Врала, я думаю. Ни разу ее никто с мужиком не видел.

— А почему? Страшная была?

— Нет, что ты… Красивая. Высокая, натуральная блондинка. Глаза черные. И такая улыбка… все падали.

— Но почему же тогда?…

— Ей женщины нравились.

— Вот оно как. А ты откуда знаешь?

— Ну… знаю. Чего привязался?

— Ладно… Так что там у этих, из казино не сложилось? Почему они не смогли узнать, кто похороны испакостил? Все повесили на Розенталя и успокоились?

— Да нет, мучили нас недели две. Сначала, конечно, спрашивали, кто из посторонних был в тот день в здании… Но это же глупо. На похороны куча народа съехалась, разве могли мы всех знать?

Потом перешли к тому, где хранили труп и кто его видел последним… ммм… в приличном виде. Тут было уже проще. К похоронам его готовили утром, часов в восемь. Есть у нас такие Сережа с Леной — их специально предупредили, чтобы были на работе с утра. Они рассказали, что достали Сташенко из холодильника, положили на каталку и на грузовом лифте повезли наверх — на втором этаже, рядом с залами, есть специальные помещения. Они твердо стояли на том, что труп тогда был в полном порядке. И сами они тоже ничего такого с ним не делали.

Где-то с восьми до часу покойник был у них, его одели, рожу кремом от геморроя натерли — чтобы выглядел прилично, от него покойники как новенькие; потом косметику наложили и запихнули в гроб. Гроб они крышкой закрыли — это у нас правило железное, потому что несколько раз уже было, что прощание закончилось, пора на кладбище везти, а крышка куда-то запропастилась — за это троих с работы выгнали.

В общем, закрыли они гроб, а это было, как они говорят, где-то часов в одиннадцать, и вот здесь уже начинаются какие-то заморочки. Дело в том, что у этих Сережи с Леной — любовь невообразимая, жить друг без друга не могут. Как только время свободное — хоть в машине, хоть на работе — сразу это самое.

Ну вот, кончили они со Сташенко, смотрят — одиннадцать часов, а прощание начинается в два. В той же комнате диван стоит, но от рабочего стола он отделен шкафом со всякой мелочью — там иногда кто-нибудь из персонала ночует, когда на работе поздно сидят и домой ехать смысла уже нет.

Они разделись, легли на диван, и часа два с него не слезали.

Потом, в начале второго, погрузили гроб на каталку и повезли в большой зал. Тут еще одна тонкость — свет в зале отключается рубильником, который находится в комнате, где раньше проекторы стояли — там же кинотеатр раньше был. Соответственно и окон в зале не предусмотрено. А ключи от этой комнаты с рубильниками куда-то запропастились.

Ну, нет ключей — и нет. Сереге с Ленкой было на это плевать, это вообще не их проблемы, они гроб на сцену завезли, крышку в темноте сняли и пошли опять делом заниматься.

А когда собравшихся в зал стали запускать, там сначала свет не горел. Его уже позже зажгли, когда все внутрь вошли — до этого ключи искали.

— Так, подожди, а запах? Ты же говоришь, когда вошли в зал, там вонь стояла страшная. Неужели они, когда гроб открывали, ничего не почувствовали?

— Да, вопрос такой был. Они сказали, что что-то такое почувствовали, но в темноте как-то влом было разбираться, что там воняет. Закрыли дверь и ушли.

— Но все равно, получается, что кто-то открыл сначала дверь, потом гроб, вывернул Сташенке все внутренности, отрезал лишние детали, запихнул их ему в рот, закрыл гроб и ушел — и они все это время находились в той же комнате и ничего не заметили?

— Вот-вот, бандиты из казино об этом же спросили. Серега с Ленкой тогда им повторили, что диван стоит у окна, и от остальной части комнаты он отделен шкафом — с него ничего не видно.

— И не слышно?

— Диван старый, ему столько же лет, сколько кино — когда они этим занимаются, скрип стоит, как будто диван на дрова распиливают. Я сама как-то раз к ним туда зашла — меня начальство послало — так они ни черта не слышали. И стояла я там, как дура — вроде как и Розенталь ждет, но и людей отвлекать неудобно. Я уж и кашляла, и ногами топала, дверью несколько раз хлопнула — они ничего так и не услышали. Пришлось ждать, пока кончат.

— Ммм-да… А из коридора тоже скрип слышно?

— Нет, из коридора — нет, там двери основательные, и кожей обшиты. В советское время в этой комнате кабинет директора был, начальство тогда уважали.