— Что за дела? — поторопил Герман.

— Дела у прокурора, а у нас — так, делишки. — Голос Хвата поскучнел, как у человека, вынужденного говорить вещи неприятные, но, к сожалению, необходимые. — Огорчил ты меня, Ермаков. Долги-то нужно платить. Иначе получается беспредел. А это нехорошо, очень нехорошо, не по понятиям.

— Кому я должен? — полюбопытствовал Герман. — Сколько?

— А сам не знаешь? Два «лимона» ты должен. Два «лимона» «зеленых».

— Кому?

— А ты подумай.

— Так мы ни о чем не договоримся. Я многим должен. Так что тебе лучше сказать, за кого ты хлопочешь. А вдруг отдам не тому?

— Опять шутишь? Не прибедняйся. Ты богатый человек, это все знают.

— Мы по-разному понимаем богатство. В России богатым считается тот, у которого есть счет в банке. Здесь, в Канаде, — тот, у кого есть кредитная линия в банке. У меня есть. Так кому же я должен?

— Нашему общему другу.

— Ивану Кузнецову? — уточнил Ермаков.

— Это ты сказал, а не я. Очень он расстроен, прямо лица на нем нет. А ведь ты его знаешь. Страшный человек, если его довести. Ни перед чем не остановится. И от него не спрячешься даже в Африке у слона в жопе. Тебе это надо?

— Это он так сказал?

— Да нет, это в Москве так говорят. Типа шутки. Я, как мог, успокоил его: разберемся, Герман разумный человек, у него жена, дети, зачем ему эти проблемы? Правильно я говорю?

— Правильно.

— Значит, закрыли тему? Так я ему и скажу. Ты только не тяни. Пары недель тебе хватит?

— Вполне.

— Вот и договорились. Будь здоров, Ермаков.

— Будь здоров, Сергей Анатольевич.

Наезд. Надо же. Наезд наглый, бандитский.

Иван Кузнецов.

Эх, Ваня, Ваня. Не выдержал, прокололся.

Ну, посмотрим, кому придется прятаться у африканского слона в жопе.

Герман набрал номер московского Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Дожидаясь соединения, представил мрачное многоэтажное здание на Шаболовке, узкий и длинный, как пенал, кабинет Демина на четвертом этаже и самого Демина — щуплого, лысоватого, с круглым простодушным лицом, в заурядном костюме и немодном, плохо повязанном галстуке, похожего на бухгалтера или снабженца, но никак не на начальника одного из оперативных подразделений РУБОП.

В трубке раздалось:

— Дежурный слушает.

— Соедините меня с полковником Деминым. Это Ермаков, из Канады.

— Полковника Демина у нас нет. Есть генерал Демин.

— Да ну? — оживился Герман. — Давно он стал генералом?

— Месяц назад.

— Тогда соедините меня с генералом Деминым.

— Секунду, узнаю. Говорите.

— Здравия желаю, ваше превосходительство, — сказал Герман, услышав в трубке озабоченное и от этого словно бы раздраженное: «Демин. Слушаю». — Мои поздравления. А кто это мне говорил, что до генерала ему, как до луны?

— Ты, Герман? Откуда звонишь?

— Из Торонто.

— А слышно, как из соседнего автомата. Ты по делу или так? Выкладывай, а то у меня люди.

— По делу. Круглов, он же Хват, помните такого? Чем он сейчас занимается?

— Да все тем же. Бандит остается бандитом, как бы он ни назывался.

— Как он называется?

— Президент Фонда социальной справедливости.

— Это тот, что на Крутицкой набережной?

— Ну! — буркнул Демин. — Не удивлюсь, если станет депутатом

Госдумы. Удивлюсь, если не станет. Что у тебя с ним за дела?

— Бизнес, Василий Николаевич.

— Какой к черту бизнес с бандюгой? Зря ты с ним связываешься. Помощь нужна?

— Пока нет.

— Если что — дай знать.

— Спасибо, господин генерал. С меня бутылка.

— Две, — поправил Демин.

— Ладно, две, — со вздохом согласился Герман. — А кто мне только что советовал не связываться с бандитами?

Герман летал в Москву не реже раза в месяц, расписание знал наизусть. Сегодня прямых рейсов из Торонто в Москву не было. Был из Монреаля, рейс «Аэрофлота». Вылет в тринадцать десять. Если поторопиться, можно успеть. Во сколько же он будет в Москве? Девять часов в воздухе. Минус восемь часов разницы в поясном времени. Значит, в Шереметьеве он будет в четырнадцать по московскому времени. Час езды до Москвы — пятнадцать. Три часа до конца рабочего дня. Нормально.

Выходя с балкона, Герман с удивлением заметил, что дверь приоткрыта, ветер раздувает портьеру. Странно. Он хорошо помнил, что плотно, на защелку, прикрыл балконную дверь.

В спальне было уже светло. Катя спала, натянув на голову одеяло. На ковре, посередине спальни, валялась ее домашняя босоножка на высоком каблуке, с пушистым белым помпоном. Тоже странно. Когда он выходил, ее туфли стояли возле кровати.

Но некогда было над этим раздумывать. Пятьсот с лишним километров до Монреаля, без малого шесть часов езды с остановкой на заправку и чашку кофе. Герман оделся, на столе в гостиной оставил для Кати записку, что уезжает на несколько дней. Перед тем как выйти из дома, поднялся в мансарду, где были комнаты ребят и их спальни. Илья спал, уткнувшись лбом в подушку, будто бодая ее. Ленчик жарко разметался на кровати. Илья был в Германа, высокий, смуглый, с черными, сросшимися на переносице бровями. Ленчик пошел в Катю — темно-русый, с нежной кожей, с золотистым, как персик, пушком на щеках и руках. В его спальне стоял мирный запах парного молока и овечьего хлева.

«Герман разумный человек, у него жена, дети…»

Герман поспешно вышел из спальни, словно боясь, что опалившее его бешенство проникнет в мирный сон его сыновей.

Он вывел из гаража «БМВ» и выехал по начавшим оживать улицам на 401-й хайвэй.

Приоткрытая балконная дверь. Босоножка на середине ковра.

Подслушивала? Но зачем?

Странность была неприятная, царапающая. Никакого объяснения ей Герман не нашел и постарался переключиться мыслями на то, что ему предстояло сделать в Москве.

Но не очень-то получалось.

Шурик Борщевский. Знакомство, пустившее росток еще на первом курсе юридического факультета МГУ и цепким побегом дикой малины проросшее через два десятилетия.

Иногда, оглядываясь на прошлое с высоты своих неполных сорока лет, как с колеса обозрения Центрального парка культуры и отдыха имени Горького, рядом с которым прошли все его детство, юность и половина взрослой жизни, Герман поражался, каким огромным количеством событий был наполнен каждый прожитый год. Как запрос в поисковой системе Интернета при команде «Найти» выдает десятки страниц текста, так и всплывающее в памяти Германа каждое имя мгновенно обрастало житейскими реалиями. В этих экскурсах в прошлое он наблюдал за собой как бы со стороны — иногда с сочувствием, иногда с холодноватым интересом, а бывало что и с острым, не притупленным временем стыдом. Последнее время он все чаще оглядывался назад, открывал заархивированные в памяти файлы, пытаясь найти истоки душевного неблагополучия, еле уловимой надтреснутости, которую чувствовал, как опытный водитель чувствует посторонний звук в работе двигателя.