Передайте своим боссам, что я готова заплатить за базу двести пятьдесят тысяч, и ни цента больше.

— Но речь шла о трехстах пятидесяти тысячах, — напомнил представитель фирмы.

— Генрих, что можно оставить от гостиницы? — обратилась Люси к своему шеф-менеджеру.

— Только стены, мадам. И некоторые перекрытия.

— Что можно оставить от подъемника? — спросила она Дока.

— Только несущие фермы. Все остальное требует замены, — ответил Док.

— Вы можете что-нибудь добавить, Ковбой? — обратилась она ко мне, почему-то переведя мою фамилию на американский лад.

— Ничего, мадам, — ответил я. — Практически все здесь нужно начинать с нуля.

Плюс дороги. Плюс вертолетная площадка или аэропорт для гидросамолетов. Туристы будут прилетать в Мурманск. Не тащиться же им сюда три часа на поезде. Я считаю, что вам не следует ввязываться в это дело. Оно требует слишком много капитальных вложений.

— Слышали, что сказал мой эксперт? — обратилась Люси к представителю Мурманской турфирмы.

— Я должен обсудить ситуацию со своим руководством, — заявил мурманчанин.

— Но не затягивайте это дело, — посоветовал Генрих.

Этой же ночью, в номере Генриха, мы внимательно изучили все данные аэрофотосъемки. «Аэрофотосъемки» — это я сказал по привычке. Никаких фотопленок и близко не было. Кассеты из камер вставлялись в мини-компьютер, который привез с собой Генрих, и он лишь выплевывал из лазерного принтера листы распечаток, на которых каждое дерево и каждый озерный или речной изгиб выделялись так, будто были нарисованы тушью старательным китайским художником.

Северная АЭС — два действующих энергоблока на берегу озера и один строящийся — располагалась километрах в шести от города и километрах в двух в сторону от дороги, которая соединяла Полярные Зори с «Лапландией». От города к проходной станции ходили полуразбитые рейсовые автобусы. В пересменки, которые происходили три раза в сутки, они были обвешаны пассажирами и двигались чуть ли не боком. По субботам и воскресеньям народу было намного меньше — строители и ремонтники отдыхали, на станции оставались только дежурные смены.

Станция была обнесена по всему периметру пятиметровым забором из металлической сетки с изоляторами и какими-то проводами сверху. Но вряд ли сетка была под напряжением. Во-первых, дежурившие у главных ворот охранники пропускали грузовики с металлом и бетоном, отводя створки ворот голыми руками. А во-вторых, часть сетки со стороны подстанции уходила в воду, тут напряжение не подашь.

Поверх сетки крепились мощные осветительные галогены. Но и в темноте они не рисовали контур ограды — горели то там, то тут. Понятное дело: перегорали, а новые где возьмешь, их же покупать нужно.

На планах четко просматривалась и система наружной охраны: трое у главных ворот, трое у задних, через которые, вероятно, вывозились на ближний обвалованный склад отработанные ядерные материалы. У входов в оба действующих блока тоже темнели фигурки охранников. Можно было даже разглядеть «калаши», висевшие у них на груди.

Всего в наружной охране мы насчитали восемнадцать человек. Внутри тоже наверняка была охрана. Возле главного щита управления, при входе в реакторные залы. В общем, человек тридцать. На смену и со смены их возила крытая брезентом вахтовка (чтобы не давились, очевидно, в автобусных очередях и не опаздывали на пересменку). Пару раз, выйдя утром из гостиницы подышать свежим воздухом и отовариться в местных лавчонках какой-нибудь бесхитростной и безопасной едой (в буфете еда относилась безусловно к опасной, одни котлеты чего стоили), я внимательно разглядел ребят, грузившихся в вахтовку. Это был типичный ВОХР из местных парней, отслуживших срочную. Вряд ли они вели слишком праведный образ жизни: не раз заскакивали в палатки и возвращались к машине, ловко придерживая засунутые за пазуху бутылки. Командиры отделений или смен были постарше и посерьезней — из бывших прапоров или офицеров, вероятно. Сами они бутылок по утрам не таскали, но после смены обязательно отоваривались. И эту водяру, были у меня такие подозрения, они использовали не для растирания натруженных за день ног или еще чего. Они принимали ее внутрь. А по утрам не бежали похмеляться, только чтобы не уронить себя в глазах подчиненных. Впрочем, не исключено, что подчиненные похмеляли их уже прямо в кузове вахтовки.

Так что уровень охраны Северной АЭС, как и предполагали аналитики Каспийского трубопроводного консорциума, оставлял желать лучшего. Неужели и другие АЭС охраняются так же?

Я был не прав: эту станцию мы могли бы захватить без единого выстрела. И никакой проверочной тревоги не понадобилось бы. Но когда я после разговора с Генрихом Струде рассказал о своей идее полковнику Голубкову, он сразу и очень горячо ее одобрил. Она давала какие-то дополнительные возможности. Какие — он не стал объяснять. Только несколько раз повторил, что мы должны стоять на своем и не отступать даже в самой малости.

Генрих тоже успел разглядеть охрану и высказал мне свое убеждение в том, что мой план лишь усложняет дело. Но я был тверд. Даже если хоть один охранник сдуру или спьяну окажется изувеченным, не говорю уж — убитым, что? Слово сказано? Сказано.

О чем еще говорить? Я даже слегка блефанул: вас не устраивает этот вариант — нет проблем, мы возвращаем ваш аванс за вычетом текущих расходов и суточных и забываем о нашей встрече.

В этом блефе был только один момент, который я назвал бы не опасным, а сомнительным. Поздним вечером, когда Генрих вновь собрал всех нас у меня в Затопине и каждому вручил по сто штук зеленых, а также раздал нам билеты на поезд «Москва — Мурманск», у меня в доме неожиданно появился полковник Голубков на своей задрипанной неприметной «Волге». С ним был какой-то человек в штатском, я его никогда раньше не видел, И по повадкам он был штатским, кем-то вроде бухгалтера. Он попросил нас выложить на стол пакеты с баксами, которые передал нам Генрих, распотрошил их так, что стали видны номера и серии каждой банкноты, и долго фотографировал их аппаратом со вспышкой. Потом попросил каждого из нас написать заявление с указанием, когда, от кого и для какой цели мы получили эти деньги. В конце каждого заявления перечислялись серии и номера банкнот, так что заявления получились довольно объемистыми. Больше всего мне не понравилось (даже не знаю почему) то, что заявления были на имя Генерального прокурора России.