— Извините, Евгений Павлович, я уважаю вас как профессионала. Но уважайте и мою профессию. В Москве вы можете мекать и бекать, но за качество передач из этой студии отвечаю я.

Неизвестно, чем закончилась бы эта перепалка, но тут в эфирной появился телеоператор и обратился к полковнику Голубкову:

— Константин Дмитриевич, там, это… красная лампа на вентиляционной трубе. Ну, на первом энергоблоке.

— Что — лампа? — поторопил Голубков.

— Ну, мигает.

— Видел. И что? Возможно, искрит контакт.

— Это не контакт. Я, это… Ну, я на флоте служил. Сигнальщиком. И радистом. Это не контакт. Это код. Сигнал вызова.

— Быстро! — скомандовал Голубков и первым выскочил на лестничную площадку, из окна которой были видны корпуса АЭС.

Следом кинулись оператор с режиссером, а за ними и С. с неторопливостью важного столичного гостя.

— Читай! — приказал Голубков оператору. — Можешь?

— Я, конечно, давно, это самое… — Да читай же! Что сможешь!

— Знак вызова. Какой-то Пастух вызывает какого-то дядю Костю. Просит подтвердить, что это, вызов понят.

— Как подтвердить?

— Ну так же. Мигнуть. Кто такой дядя Костя?

— Где дежурка электрика? — обернулся Голубков к режиссеру. — Ведите, Юрий, бегом!

Они спустились в подвал. Голубков бесцеремонно растолкал мирно спящего электрика. Тот не сразу понял, чего от него хотят, но, когда понял, дело пошло быстрей. Они поднялись на крышу студии, электрик отпер распределительный щиток и ткнул в рубильник:

— Вот. Энтот — как раз на фонарь. Я еще надобен?

— Нет, иди досыпай, — разрешил Голубков и обернулся к оператору:

— Ну, Коля, на тебя вся надежда. Передай: «Вас понял». Сможешь?

— Делов-то! — хмыкнул оператор и поудобней ухватился за рукоять рубильника.

Лампочка на ретрансляторе трижды мигнула и погасла. Далекий красный фонарь на вентиляционной трубе АЭС тотчас же прекратил мигание.

— Он понял! — заорал оператор. — Въехали? Понял!

— Передай: «Перехожу на прием!» — скомандовал Голубков.

— Да нет такого сигнала! Есть просто: «Прием».

— Ну так и сигналь просто «Прием»!

Оператор трижды коротко ткнул рубильником в шину и вновь погасил фонарь.

Все напряженно всматривались в сторону станции. Фонарь на трубе мигнул.

— Начало сеанса, — прокомментировал оператор.

— У кого есть ручка и бумага? — спросил Голубков.

— У меня, — ответил С., доставая блокнот.

— Записывайте, Евгений Павлович! Красная лампочка на далекой трубе АЭС замигала в нервном, прерывистом ритме.

— «Стан… станция… заминирована… сем… тем…» Не понимаю.

— Семтексом, — подсказал Голубков.

— Что это за холера? — удивился оператор.

— Взрывчатка. Типа пластита. Не отвлекайся, черт бы тебя!

— «В… дето…» ага, понял: «в детонаторах тэ-е-тэ-рэ-и-лэ».

— Тетрил, — сказал Голубков. — Дальше!

— "Радио… взры… ватели… система… спутник… спутниковой… связи… про… верены.

Проверены. И… работают…" Точно: «и работают безотказно… Пус… пусковой… Бэ… лэ… о… Ага, блок… постоянно… у… у объекта… пэ…» Просто «пэ». Спрашивает:

«Как поняли»?

— Ответь: «Поняли все». Успели записать, Евгений Павлович?

— Да. Кто такой объект «Пэ»?

— Сообщник Рузаева.

— Значит, станция в самом деле?..

— Да! — рявкнул полковник Голубков. — Да! В самом деле! С. побледнел:

— Но это… Это же… Да это же катастрофа!

В грудь ему ткнулся палец режиссера. — Очень хорошо! Превосходно! Вот с этим наполнением вы и должны выйти в эфир!..

Когда Боцман сообщил мне, что он хоть и начинал службу в морской пехоте, но в жизни не держал в руках ни сигнальных флажков, ни телеграфного ключа, а как перемигиваются патрульные катера, видел только во время учебного похода в Кронштадте, я готов был… Не знаю. На стенку лезть. И полез бы, если бы это могло помочь. Не могло. А что могло?

Это был типичный затык. В любом деле такое бывает. Канава поперек дороги.

Сорванная резьба. Застрявший в металле обломок сверла. И уже забываешь, куда и зачем ехал, для чего нужно этот проклятый болт открутить и зачем дырку сверлил.

Мир сужается, все упирается в этот затык.

Боцман даже почувствовал себя виноватым от того, что его неумелость свела на нет единственную возможность связаться с полковником Голубковым. Но он же и выход предложил: из этих мест многие на Северном флоте служили, может, найдется среди них сигнальщик? Кинулись в комнату отдыха. Телевизор был выключен, женщины спали на диванах и составленных стульях и креслах, мужики на полу, подмастив под головы кто что нашел. В комнате было довольно светло и мирно, как в спальне детсада в тихий час. Осторожно, чтобы не переполошить остальных, мы расталкивали по одному молодых парней и шепотом объясняли, что нам нужно. Пустой номер. На флоте действительно служили многие, но специальности были не те: дизелист, наводчик, локаторщик. Вспомнили про шестерых вохровцев в служебке. Но и здесь мимо морды, только матов нам натолкали по полной программе.

Оставалась последняя надежда — поискать среди операторов и диспетчеров на главном пульте. Слабенькая была надежда. Там работали в основном инженеры. Но вдруг? И тут нам неожиданно повезло. На лестничной площадке третьего этажа, где размещались кабинеты директора и главного инженера станции, курил белобрысый компьютерщик Володя. Узнав, что нам нужно, он удивился:

— А чего сразу ко мне не пришли?

— А ты разве служил? — не поверил Боцман.

— Нет. Но азбука Морзе — азы информатики. А про информатику я знаю все.

Но затык — он и есть затык. В нем всегда не одна подлянка, а несколько. Одна в другой. Фонарь нашелся у Дока. Хороший фонарь, сильный. Но сколько Володя ни мигал сквозь мутные от пыли стекла, ни одна зараза внизу не обратила на это внимания. Не видели. В темноте увидели бы. Но солнце уже начало явственно проглядывать сквозь облака. А время шло. Всего час сорок оставалось до шести утра. До репетиции Апокалипсиса. Или до самого Апокалипсиса.

Я уже потерял всякую надежду связаться с Голубковым и даже внимания не обратил на предложение Володи попробовать помигать красным фонарем на вентиляционной трубе. Нужно было срочно что-то решать. Я вызвал по «уоки-токи» Артиста, Муху и Дока. И пока Володя, добравшийся с помощью главного инженера до распределительного щита, подавал сигналы вызова, я рассказал ребятам все, что знал. А ничего хорошего я не знал. И никакого решения у меня не было. Кроме того, что сразу же предложил Артист: отключить или пристрелить Генриха, а потом повязать Рузаева и его напарника. Но Муха только рукой махнул: