— Я тоже не знаю. Но, судя по их поведению, они не обрадовались. Я говорил с Дианой, как шестилетний ребенок может разговаривать с… ну, скажем, трехлетним. Это были не слова — ощущения, образы, интуитивные понятия. У меня никогда не было друзей, а она изменила это. Может, тогда я и придумал ей имя. Рассказать о ней родителям было, наверное, первой серьезной глупостью в моей жизни. Помню, как мать плакала, прижимая меня к себе, и обещала, что меня вылечат от голосов в голове. Из всего сказанного ею я понял лишь то, что они хотят лишить меня Дианы — убить ее. Испытанный тогда страх не могу забыть до сих пор. Со мной работал психо Мирдин. Я выспрашивал его о том, что и как он делает, чтобы понимать, как правильно бороться с ним. Немного странно, но Мирдин всегда подробно рассказывал и описывал свои действия. Он даже учил меня азам и рекомендовал некоторые книги. Возможно, он надеялся, что практика в искусстве психо позволит мне легче перенести последствия столь серьезного вторжения в разум. Не знаю. В любом случае я много читал и практиковал то, о чем узнал, на собственном разуме. Сколько все длилось, сейчас сложно установить. Но где-то от полугода до года. В конце концов мое сознание обрело условную стабильность. Что конкретно из наших действий привело к этому — неизвестно.

— Мм. Я слышал, что тебя лечили три года.

— На самом деле гораздо дольше. Три года прошло, прежде чем в мою медицинскую карту поставили отметку «состояние стабильное, угрозы не несет». То, что мой разум уцелел, вовсе не означает, что Диана куда-то исчезла или что я полностью избавился от проблем ментального плана. Три года, о которых обычно говорится, потребовались на то, чтобы научиться скрывать существование моей подруги: не говорить о ней, не делать странных действий, не выглядеть подозрительно. На то, чтобы полностью упорядочить свой разум, мне понадобилось еще три года после того. Можно достигнуть очень многого, обучаясь по четырнадцать часов в день.

— М-да, — пробормотал Штефан. — Так ты еще и психо, получается? А какой ступени?

— Если брать официальную классификацию, то первой. А если нет, то не знаю. Упорядочивание разума и, как следствие, абсолютная память являются четким признаком четвертой ступени. Но я абсолютно неспособен воздействовать на окружающих, что является обязательным признаком второй.

— Еще и абсолютная память. Ладно, хоть в мозгах не копаешься. А Диана, о которой ты говорил, она сейчас по-прежнему в твоей голове?

— Да.

— То есть у тебя раздвоение личности, и ты, считая себя Дианой, можешь мочить всех, как тех вчерашних парней?

— Нет. Я — это я, а Диана — это Диана. Я могу попросить ее сделать что-то и позволить контролировать мое тело. Никаких изменений в моем разуме при этом не происходит.

— То есть она вроде как отдельный человек, сидящий в твоей голове?

— Да.

— А не боишься, что однажды она захочет контролировать твое тело?

— Не боюсь. Такое просто невозможно. Даже если не принимать в расчет тот момент, что я «главнее» в управлении телом. Диана просто не захочет. С точки зрения обычного человека, она очень ущербная личность: у нее есть эмоции, некоторые инстинкты, жажда познания, но нет желаний.

— Проклятье, ну и каша у тебя в голове, — выругался Штефан.

— А я никогда и не утверждал, что нормальный.

— Ты нормальный. Поверь мне. Я знал одного парня, который считал, будто растения хотят его смерти. Вот он был ненормальным. А когда на одной операции мы наткнулись на трентов, этот псих единственный не получил ни царапины. Так что пока девчонка внутри головы не мешает тебе жить, все в порядке.

— Интересный взгляд на вещи. Я его обязательно изучу.

— Изучи. Но я бы на твоем месте плясал от счастья. Быть единственным выжившим — огромное достижение.

— Я не единственный. Есть еще, — просветил я его. — Многих действительно умертвили, когда состояние их разума отошло слишком далеко от нормы. Но кое-кто почти справился. Пару лет назад таких было трое.

— То есть ты не уникален?

— Если ты имеешь в виду Диану, то уникален. У всех выживших, кроме меня, крайне плохая социализация и различные умственные расстройства. Впрочем, последнего я тоже не избежал. Я полагаю, что на самом деле разница между нами сильно зависит от условий содержания в течение прошедших лет. Если бы я вырос не под опекой матери, а в лаборатории и военных лагерях, как остальные, то, возможно, не сильно бы от них отличался.

— Угу. Ну в общих чертах я понял. Тебя держали дома в прекрасных условиях, но взаперти. Лет десять. А ты в это время читал книги. И наверняка что-нибудь вычитал. Судя по тому, какими умными словами вы постоянно бросаетесь с Мелисандой, в магии ты тоже разбираешься. Однобоко и на уровне четвертой ступени. Как с психо. — Штефан усмехнулся.

— Да, — просто ответил я.

— Что «да»? — переспросил он. А потом, видимо, до него дошло. — Ты серьезно?

— Разумеется, серьезно. Правда, официально мне могут присвоить разве что первую ступень.

— Демоны! — выдохнул он. — Еще и ходячая артиллерия. Бац огненным шаром, и в драку лезть не нужно.

— Нет. Я же говорил, что как с психо. Более-менее нормально я разбираюсь только в системах защиты. — Про магию наблюдения я решил ему не сообщать. Просто на всякий случай.

— Тоже ничего. Проклятье, целый кладезь умений. Тобой можно диверсионный отряд заменить. Генералы на части рвали бы, не будь ты аристократом.

— Мне более чем хватает внимания мамы. Тоже генерала, кстати.

— Обереги Совершенство меня от таких знакомств. Мне одного Виванова хватило.

Мы некоторое время болтали ни о чем: я — отходя от нахлынувших воспоминаний, а Штефан — над чем-то размышляя.

— Проклятье, — выругался он, наступив в особо глубокую лужу. — Абель, как ты можешь любить прогуливаться, когда на улице такая погода?

— Нормально, — пожал плечами я. — Мне так думается лучше.

— А мне лучше думается в тепле. Если бы не такая прорва лишних ушей у тебя дома, то я бы уж точно не шлепал по лужам.

— Ради тебя мы могли бы проехать оставшуюся часть дороги в карете. Секретных разговоров все равно больше не предвидится, — решил я пойти на уступки.

— Ты обо мне слишком плохого мнения. Еще как предвидится. — Штефан мрачно пнул лужу.

— Тогда я весь внимание. Чем раньше закончим, тем раньше поедем.

— Угу, — согласился он. — Я вчера прикинул, как можно использовать твои таланты. Потом навел кое-какие справки. Так что если ты хотя бы вполовину такой же хороший диверсант, как боевик, то я знаю один способ достать деньги. Много и почти сразу. Ну по моим меркам много.

Я задумался. Ни драться с кем-либо, ни прокрадываться куда-нибудь не хотелось. Даже очень не хотелось. Но похоже, это был единственный способ войти в дело на равных долях со Штефаном, вместо тех двадцати процентов, которые он предлагал мне за покровительство и помощь в планировании. Так что соглашаться придется.

— Пятьдесят на пятьдесят? — поинтересовался я у него.

— Семьдесят на тридцать, — уточнил Штефан. И добавил: — Семьдесят — тебе.

В альтруизм своего товарища я не верил. И если он собирался оставить себе только тридцать процентов, значит, и пользы в предстоящем деле от него будет максимум на треть.

— Все действительно настолько опасно, что ты готов, не споря, расстаться с двумя третями денег?

— Да, — просто ответил он. — Хотя большинство операций, в которых я участвовал ранее, были опаснее. И не такими прибыльными.

— Рассказывай. Пока не услышу детали — ответа не получишь.

— Все просто. Любой товар, контрабандный в том числе, где-то надо хранить. И поскольку в природе существуют крупногабаритные предметы и большие партии, то местным дельцам пришлось организовывать склады. Такие, которыми не заинтересуются различные службы безопасности и прочие любопытные.

— Ты предлагаешь ограбить подобный склад? — Идея мне не нравилась. Оставалось надеяться, что я не угадал.

— Вроде того, — разрушил мои надежды Штефан.