- Заткнись!

- ЧТО?

Луис увидел, что это наступает, как и тогда, когда Эрл начал говорить, что город неизбежно сходит с ума, об экспрессии гена дегенерации, охватившей нашу цивилизацию. Тьма наступала. Прятавшаяся в трещинах и расселинах его разума, она кровоточила, словно тени на закате.

Он повернулся к жене.

- Я сказал, чтобы ты закрыла свой гребаный рот!

- ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? РАДИ БОГА, ПРЕКРАТИ ШЕПТАТЬ, СЛОВНО МАЛНЬКАЯ ДЕВОЧКА!

Вот и все.

Эрл говорил о критической массе, катализаторе и прочем, и теперь сам столкнулся с этим. Критическая масса была достигнута, и все было готово вот-вот выйти из-под контроля. Генетическая память вернулась к нему. Он был приятным, приветливым стариком, но через мгновение все изменилось. Он сделал два шага в сторону Морин, и ударил в ее в лицо, что было силы. Та рухнула на землю, кровь брызнула изо рта до самой переносицы. Зубные протезы вывалились, словно набор заводных зубов.

Все произошло очень быстро.

Луис посмотрел на стоящие через улицу дома Маубов и Содербергов, опасаясь, что кто-нибудь еще это увидит.

Но вокруг никого не было.

- Эрл! - воскликнул он. - Господи Иисусе, что ты творишь?

Но Эрл либо не слышал его, либо ему бы все равно, что он говорит.

Он подошел к жене и крепко ударил ногой в бок. Та взвыла от боли, захлебываясь, задыхаясь и сплевывая кровавую слюну в траву.

Луис хотел, было, вмешаться, но услышал, что его зовет Мейси.

- Луис! Луис! Мистер Ширз!

Луис внезапно забыл обо всем, что только что увидел. Он резко развернулся и бросился к дому. Он слышал крики Мейси, и, судя по ее голосу, дела были плохи. Очень плохи. Он взбежал по ступенькам, влетел в дом и нашел Мейси довольно быстро.

Она была на кухне, но не одна.

Она стояла за кухонным столом, а напротив нее стоял сосед, Дик Старлинг. Но это был не тот Дик, которого знал Луис. Не тот Дик, который вручил ему снимок, на котором Луис держал на плече Джиллиан Мерчант, не тот веселый и острый на язык мужик, который помог Луису заложить фундамент для гаража или в футбольный сезон устраивал на заднем дворе воскресные барбекю.

Нет, это был не тот Дик Старлинг.

Этот Дик Старлинг был покрыт грязью, волосы взлохмачены. Он был совершенно голым, а его возбужденный член стоял колом. А его глаза... Боже, холодные и темные, словно подводные пещеры. От него исходил густой смрад крови, смерти и чернозема. В руках он держал окровавленный топор.

- Привет, Луис, - глухо произнес он. - Я хочу забрать себе эту маленькую "дырку", могу оставить и тебе немного. Это будет справедливо, как считаешь?

Дик Старлинг превратился в монстра...

31

В голове у Бенни Шора будто был зеркальный лабиринт, вроде тех, которые бывают на карнавале. Смотришь в одно зеркало, и ты - сплющенный маленький карлик, в другое - и ты тощий, как скелет. Поворачиваешься налево, и тебя уже десять, направо - и тебя уже пятьдесят Бенни Шоров. Иногда это - директора Гринлонской школы, иногда - маленькие мальчики с испуганными лицами, заблудившиеся в экспрессионистском беспорядке собственных мыслей.

Осторожно, осторожно, Бенни, эти мысли убьют тебя.

Видишь, как они сверкают?

Видишь, как отражают свет их острые, как бритва края?

Да, да, не торопись, потому что иначе эти мысли вскроют тебя, вывалят из тебя все кишки красной, влажной кучей.

Переехав Билли Суонсона, Шор направился домой. Он выбрал самый неторопливый маршрут по Тесслер-авеню, вдоль реки. Спешить ему было абсолютно некуда. Когда головная боль, наконец, добралась до него и перенесла его в далекое, первобытное место в глубинах его естества, с ним что-то случилось. Его потребности, желания и амбиции изменились.

То, что раньше имело смысл, утратило его.

Все стало другим.

Возможно, по сути своей, он так и остался все тем же суетливым насекомым, но природа колонии изменилась. Будто ставни поднялись, и в окна, наконец, проник благодарный свет.

Какое-то время Бенни Шор ощущал связь с миром, с сообществом, с самой природой. Нет, никакой чуши, вроде бюджетов, совещаний и календарных графиков... к чему все это? Нет, то, что он чувствовал, было более глубоким, более крупным, более гибким. Будто между ним и его собратом открылся какой-то психический канал, и он на него настроился. С тем, чем они есть, чем были, и чем скоро станут. Это было потрясающе. Действительно, настолько потрясающе, что Шор испытывал почти что отвращение к автомобилю, на котором ехал. Ему хотелось сорвать с себя одежду и носится по улицам голышом.

По крайней мере, это ощущение сохранялось какое-то время.

Затем оно исчезло так же внезапно, как и появилось.

То, что казалось теплым, мирным и манящим, стало холодным и отвратительным, декабрьским ветром, дующим у него в голове и превращающим все в белый лед. И тот голос, тот ужасный голос начал произносить слова, слова, напоминающие Шор о том, кем и чем он был. И в этом не было ничего хорошего. Бенни... Бенни, что ты натворил? - продолжал говорить он. Что с тобой случилось? Что, по-твоему, ты здесь делаешь? Ты только что переехал ребенка возле школы, клятого Билли Суонсона... переехал его, а затем еще и еще... это - убийство, чокнутый ты сукин сын! Разве ты не понимаешь, что ты только что натворил? Ты совершил УБИЙСТВО!

Боже всевышний, и почему этот голос не оставит его в покое?

Почему он не уйдет? Потому что этот голос обладал жестоким, несгибаемым авторитетом, а Шор не хотел быть частью мира календарных графиков, бюджетов и совещаний. Он хотел носиться, нюхая землю. Хотел задирать ногу и мочиться на деревья. Хотел найти самку и взобраться на нее. Хотел охотиться, добывать дичь собственными руками. Хотел почувствовать вкус мяса с кровью.

Он хотел, нуждался в этих вещах.

Живой, энергичный и свободный, лишенный скучных полномочий и бессмысленных целей.

Но этот голос вновь заявил о себе, и начал разговаривать с ним, как он разговаривал с детьми в школе. С детьми, которые пропускают занятия, курят в туалетах и устраивают драки. Голос продолжал его пилить. Убийство, убийство, убийство. И именно тогда в голове у него открылся лабиринт, показал ему, каким он был теперь - дрожащим, потеющим, напуганным и поседевшим - каким он был - безумным, хихикающим и кровожадным - и каким скоро будет - диким существом, охотящимся в полях и лесах.

 Нет, пожалуйста, нет, нет, нет...

Да, открылся зеркальный лабиринт, вход в который не стоил ни цента. И Шор заблудился в его коридорах, видя себя, отражения того, кем и чем он был и того, кем он никогда больше не будет. Да, Бенни, Бенни, Бенни. И не только себя, но и качающиеся на ветру виселицы, холодные кладбища, вздымающиеся надгробия и зияющие, ждущие могилы. Все это было в зеркалах, все коварные сущности, вырвавшиеся на свободу, все они проявились. Грязные, уродливые, ползучие твари.

И все они походили на него.

Искаженные, тощие и раздутые, крадущиеся, скачущие и пляшущие. И все они были им.

О, Боже милостивый.

Он попытался зажмуриться, чтобы не видеть те лица, тех Бенни Шоров, показывающих ему язык, смеющихся, пускающих слюни и что-то невнятно тараторящих. Чтобы не видеть себя, переезжающим мальчишку по имени Билли Суонсон и хихикающим при этом, как сумасшедший.

Да, медленно и болезненно, все это начало исчезать.

Даже зеркала рассеивались, словно утренний туман. Последнее, что он увидел в их туманных, полированных поверхностях, это всех тех безумных Бенни Шоров, убегающих от него, ненавидящих того, кем он снова стал, ненавидящих его власть, внешний вид, его запах, и его прикосновение, такое же стерильное, как чистые бинты. Да, Бенни, Бенни, Бенни, маленький Бенни, Бенни-подросток, взрослый Бенни и школьный директор Бенни все бежали и бежали, а стук их шагов эхом отдавался в ночи. А затем все исчезло, даже отражение тепла и совершенства другого более простого и примитивного мира, которого Шор знал и любил, несмотря на то, что тот отверг его.