Включая Говнюка.

В этом и проблема.

Потому что Хейли оказывает мне явные знаки внимания, а он это видит и бесится.

— Решили прокатиться на ночь глядя? — со смешинкой в глазах спрашивает девушка.

— Безусловно. Погода прекрасная, почему бы не развеяться, — отвечаю я.

Она, конечно, знает, что мой рабочий день ещё не кончился. Это наша игра, и я с удовольствием её поддерживаю.

— Видели, как Маверики разгромили Кабанов? — с азартом интересуется Хейли.

— Смотрел матч от начала и до конца, — убедительно вру я. — Вот это игра!

Речь об университетском бейсболе. Маверики представляют Небраску. Кабаны, они же секачи — Арканзас. Терпеть не могу этот спорт. Интереснее смотреть, как сохнет краска.

Другое дело хоккей. Ново-архангельские Касатки против Эдмонтон Ойлерз. Мы ходили с отцом и братом на этот матч. Французы тогда знатно продули, хоть и бились за каждую шайбу.

Мы никогда не говорим с Хейли про нашу жизнь. Всегда о какой-то чепухе. То про котировки на бирже. То про последнюю кинопремьеру. Тоже часть игры. В ней мы не те, кто мы есть. В ней у нас нет обязательств.

Обмениваемся ещё парочкой реплик. Шутим. Мне нравится её смех. Грудной. Искренний.

— Что ж, не буду вас задерживать, — она смотрит на меня сквозь опущенные ресницы.

Я символически приподнимаю шляпу. Пришпорив кобылу, девушка-зажигалка исчезает. Так же быстро, как появилась.

Наконец, я достигаю дальнего загона. Сразу видно, Говнюк не в духе.

— Ты опоздал, ленивый кусок дерьма! — приглушённо рычит он. — Будешь оштрафован!

Джейк Гарланд. Крепкий светловолосый парень. На несколько лет младше меня, что тоже не добавляет мне очков в его глазах. Черты лица крупные, прямо, как у его отца. Тот является правой рукой Кормака — главным его управляющим. Джейк же руководит пастухами — ковбоями. Кто-то бы сказал, что его поставили по блату, но, к сожалению, Говнюк знает своё дело.

— Извини, мамашу твою трахал, — с дружелюбной улыбкой отвечаю я на русском.

Он не понимает языка и оттого бесится. Поэтому я это и делаю. Не на английском же мне его на хер слать. У нас с ним тоже игра. Только не такая приятная, как с Хейли. Увы.

Суженные глаза Джейка служат отличным маркером его настроения. Если б это могло меня напугать, я бы давно нашёл себе другую работу. Продолжаю держать доброжелательную улыбку.

Раньше он лютовал особо сильно, но месяца три назад, как подменили. Стал тише. Задумчивее. Чаще пропадает в городе. Ребята говорят, его видели на стрельбище. Проводит там сутки напролёт, спуская почти всю зарплату. Возвращается пропахший порохом и потом, пальцы кровят от того, как часто жал на спусковой крючок.

Странный малый, что тут скажешь.

— Недалёк тот день, русский, когда мы увидим, что стоит за твоей бравадой… — внезапно протягивает Говнюк.

Пожимаю плечами.

— Если захочешь потанцевать, дай мне знать.

— …И он гораздо ближе, чем ты думаешь, — продолжает белобрысый, игнорируя мои слова. — Ты у нас крутой парень, поэтому я нашёл тебе работу по плечу, — резко переключается Говнюк.

Большой палец его правой руки взлетает над плечом, указывая на загон, где всё это время бегает чубарый конь. Рыжую шкуру покрывают овальные белые пятна. Длинная спутанная грива. Мустанг.

Морщусь, как от зубной боли, потому что догадываюсь, что последует дальше.

— Объезди его. У тебя всё время мира, потому что пока это упрямое дерьмо не привыкнет к седлу, можешь не возвращаться.

Строго говоря, это работа для ковбоя, а не конюха, но он знает, что я не побегу жаловаться. И я это знаю.

Спрыгнув, направляюсь к загону. Говнюк же взлетает в седло своего гнедого скакуна, подъезжает к мирно пасущейся Спарки и подхватывает её поводья. Три удара сердца, и я остаюсь в одиночестве.

Ублюдок забрал мой транспорт. Либо мустанг за одну сессию станет послушным, а это вероятно так же, как то, что завтра Кормак решит выдать за меня свою дочь, либо мне придётся пешком идти весь обратный путь.

Вот же… Говнюк!

Не знаю, сколько часов проходит в попытке закатить Сизифов валун на гору. Первый этап в обращении с дикой лошадью — заработать её доверие. Я хожу вокруг загона и негромко разговариваю с ней. Обо всём и ни о чём. Низким спокойным голосом.

Ночь вступает в свои права. Холодает. Пропотевшая за день рубаха липнет к телу, становится ледяной. Меня бьёт озноб. Надо было взять куртку.

Через некоторое время решаюсь войти внутрь загона, но держу дистанцию. Двигаюсь, чтобы согреться.

Мустанг оказывается с характером. В первый раз, когда я медленно тяну к нему руку, он пытается откусить мне пальцы. Приходится повторить прошлые этапы.

Процесс не сказать, что идёт слишком быстро.

Из состояния близкого к дзену меня вырывает гул. Высоко над головой, поблёскивая сигнальными огоньками, летит самолёт. Возможно, из Нью-Йорка в Россбург. Многие британцы рвутся на заработки в один из крупнейших русских городов. А оттуда и до Голливуда рукой подать.

Огромный авиалайнер оставляет след в облаках, напоминая, что я не выброшен за пределы цивилизации.

Мустанг внезапно встаёт на дыбы и громко истерично ржёт. Копыта пляшут в опасной близости от моей головы. Еле успеваю откатиться прочь. Земля бьёт по телу, но это лучше проломленного черепа.

Темнота отступает, поскольку ночь превращается в день.

Я вскидываю голову, чтобы увидеть, как небосвод от края до края покрывает поразительное свечение. Сочетание невозможных цветов. От красного к зелёному, к фиолетовому и алому. Они переплетаются, вспыхивая и постоянно меняясь.

Словно северное сияние… в Небраске.

Это продолжается долгих десять секунд под мерный гул самолёта.

А потом шум стихает.

Потому что воздушное судно теряет огни.

И камнем падает вниз.

На меня.

Я смотрю на мустанга. Мустанг смотрит на меня. Искра, буря, безумие. Мысль у нас одна на двоих и довольно очевидная. Надо спасать свой зад. Поэтому действую на рефлексах, доверяя инстинктам. Не хочу проверять, заденет ли меня крушением.

Выбиваю ногой дверцу загона и в один прыжок взлетаю на коня. Без седла. Без сбруи и поводьев. Вцепившись в гриву, бью его пятками. Дикое животное оглушительно ревёт и срывается в карьер[3].

Говорят, во время лесного пожара все звери спасаются от огня, не взирая на свой вид. Кто там хищник, а кто травоядное. Естественные враги бегут бок о бок от опасности. Вот и мы с мустангом удираем от приближающейся смерти.

Свист разрезаемого воздуха позади нарастает. Пятая точка практически дымится от ощущения угрозы.

А потом у меня перед глазами появляются алые символы.

Странные острые на вид закорючки, не похожие ни на что виденное мной прежде. Ощущение инородности, чуждости всему земному легко угадывается в каждой хищной грани.

В первую секунду я отмахиваюсь от них, как от мошки, но текст, а это именно текст, не желает исчезать. С каждым ударом сердца непонятная мешанина меняется, пока не превращается в знакомые буквы.

В этот судьбоносный день ваш жалкий захолустный мирок был включён в Сопряжение. Вы не способны осознать, какая великая честь выпала вам. А потому не гневите небеса мольбами. Их не трогают жалобы слабых. В Сопряжении есть место только сильному. Ибо он возьмёт всё сам.

Какого хрена?!

Однако текст уже меркнет.

Секундой позже сзади гремит оглушающий невозможный взрыв.

Земля содрогается, и я рефлекторно прижимаюсь к холке коня всем телом. Волны обжигающего воздуха бьют в спину. Вокруг в темноте свистят обломки, рассекая пространство. Плечо обжигает резкой болью, и скосив глаза, я вижу глубокий рваный порез.

Внезапно мустанг вздрагивает, сбившись с шага, и протестующе ржёт. Его аллюр становится неровным, каким-то дёрганым. Каждый удар копыт о землю сопровождается болезненным вскриком. Обеспокоенно осматриваю животное и вскоре нахожу металлический штырь, глубоко застрявший в его бедре. Алая струя хлещет из раны, оставляя в траве позади нас тёмный след.