— Уважаемые сограждане! Перед нами встает вопрос: как мы проведем оставшееся время? Если кто желает, то в аптечке у Бриди можно найти небольшой запас ЛСД.

Хэнзард покачал головой.

— Я тоже полагаю, что пока не стоит, — согласился Пановский. — Хотя не будем зарекаться, возможно, мы и передумаем. Если кто-нибудь запаникует, он всегда может обратиться к этому лекарству. Я слышал, что наркотики полезны для неизлечимых раковых больных, а рак и атомная бомба у меня почему-то всегда ассоциировались. Кроме того, если кому-то станет невтерпеж, в подвале у нас сколько угодно хорошего бренди и шотландского виски. Но я бы очень серьезно предложил то, что советовал один расстрига-священник на тайном религиозном семинаре в концлагере моей юности. Если ты знаешь, что близок Судный День, занимайся повседневными делами. Все другие поступки отдают лицемерием. Что касается меня, я собираюсь пролистать математический трактат, который Берна? суб-первый только что прислал мне.

Совет был хорош, но Хэнзарду было не так-то просто следовать ему. Со смертью Бриджетты в его жизни “распалась связь времен”. Обыденность не могла привлечь Хэнзарда, зато колоссальность приближающейся катастрофы умаляла его личную скорбь. Не исключено, что именно это и привело его к решению неразрешимой задачи — каким образом спасти мир от войны и вместе с тем вернуть себе возможность вволю упиваться своим горем.

А может, ему просто повезло.

В любом случае в положении Хэнзарда не оставалось ничего иного, как слушать музыку. Поначалу он выбирал самые элегические опусы из фонотеки Пановского. “Песня Земли”, “Зимний путь”, “Торжественная месса”. Музыка поднимала его на тот уровень экзистенции, какого он никогда не знавал даже во времена подросткового “штурм унд дранг”. Казалось, что-то в Хэнзарде уже знало, что решение, которое он неосознанно ищет, скрыто за переменчивыми, серебристыми завесами мелодий. Хэнзард хотел обратиться к Баху, но в фонотеке Пановского были только скрипичные сонаты и “Хорошо Темперированный Клавир”. И вновь, хотя все еще неопределенно, он ощутил, что ключ к тайне уже близок, но когда Хэнзард пытался прикоснуться к нему, тот ускользал, как рыба ускользает в пруду от протянутой руки.

В конце концов, решение подсказал Моцарт. В первый же день, слушая “Дон Жуана”, Хэнзард почувствовал, как завеса распадается. Первым сигналом стало трио масок в конце первого акта, затем разрыв непрерывно расширялся, вплоть до предпоследнего эпизода, когда донна Эльвира появляется, чтобы прервать пирушку Дон Жуана. Тот насмехается над предупреждениями, Эльвира поворачивается, чтобы уйти… и кричит — в оркестре гремит мощный ре-минорный аккорд, — и в комнату входит Статуя Командора, чтобы утащить нераскаявшегося дона в ад.

Хэнзард остановил пленку, перемотал ее назад и прослушал сцену снова, начиная с крика донны Эльвиры. Завеса раздалась.

— Аккорд, — сказал он. — Конечно же, аккорд. Он поднялся, чтобы найти Пановского, но увидел, что старик сидит рядом и тоже слушает оперу.

— Доктор Пановский!

— Не прерывайте музыку! И никогда больше не говорите этого дурацкого слова “доктор”.

Хэнзард выключил магнитофон в момент кульминационного разговора Дона Жуана со Статуей Командора.

— Простите, но мне нужно вам сказать. Я придумал, как связаться с реальным миром. Это некоторым образом связано с музыкой, но это не только музыка. Я не уверен, что моя догадка правильна, — ведь вы говорили, что связи не может быть. Но мне кажется…

— Вы прервали самый потрясающий музыкальный эпизод!

— Я создам аккорд!

— Вы несомненно правы, — ответил Пановский уже не так раздраженно, — что Моцарт способен показать нам гармонию, охватывающую весь мир, но, как это ни прискорбно, искусство и реальность — разные вещи. Вы перевозбудились, Натан. Постарайтесь успокоиться.

— Да нет же! Говорю вам, что есть способ. Вы можете поговорить с Пановским суб-первым, вновь стать одним человеком с ним, восстановить свое разрушенное единство. Надо смешаться с его телом и его мозгом. Возможно, когда он будет спать. Тогда и получится аккорд.

В глазах Пановского появился блеск.

— Какой же я дурак, — прошептал он, затем сделал паузу, словно ожидая, что ему возразят или с ним согласятся, но, не дождавшись отклика, продолжил:

— Я идиот. Совершенно верно, аккорд — прекрасная аналогия, но имейте в виду — всего лишь аналогия. Так что я еще не вполне уверен. Хотя взаимосвязь между человеком реального мира и его эхом для меня очевидна — это же элементарная пропорциональность, но не знаю, достаточно ли этого. Надо считать, а в оставшееся время я не успею построить математическую модель.

— Не надо никакой модели, просто сделайте это.

— Но какая красивая аналогия! — Пановский прикрыл глаза, его пальцы двигались, словно беззвучно играя на рояле. — Вы нажимаете “до” в средней октаве и, одновременно, “до” октавой выше. Ухо не может разделить двух нот, обертоны сливаются в единый аккорд.

— Обертонами будут ткани тела, — серьезно рассуждал Хэнзард, — мускулатура, отпечатки памяти в мозгу, группа крови — вся структура организма. Совместите две одинаковые структуры, и они войдут в резонанс, сплетутся.

— Да, в ваших рассуждениях проглядывает естественная гармония.

— И как вы считаете, станет тогда возможным общение?

— Откуда я могу знать это, не имея ровным счетом никаких доказательств? Но шанс есть, и я обязан им воспользоваться. Но если получится, Натан, это же будет значить, что мы с вами, словно в самом пошлом фильме, в последнюю минуту спасли мир! Ну что вы опять нахмурились? Чего вам теперь не хватает? Вы сомневаетесь в моем плане? Так знайте, что у Наполеона тоже были свои скептики, что не помешало ему далеко пойти. Нет, я абсолютно уверен, что если я свяжусь с Пановским суб-первым, мы спасем мир. Да-да, именно спасем, хоть это и звучит напыщенно. Теперь осталось найти этого джентльмена… Ну вот, кто помянет черта…

В библиотеку сквозь открытую дверь вкатился Пановский.

— Вы должны были ожидать меня около передатчика, — недовольно сказал он. — Не думайте, что входить в пустой дом — радостное занятие. Ну что вы двое уставились на меня, словно я привидение? Да, я действительно привидение, и вы должны это знать. Кстати, — повернулся он к Хэнзарду, — нас, кажется, еще не представили друг другу.

— Вы не Пановский суб-первый, — сказал Хэнзард.

— Вы мыслите по-армейски — кратко и верно. Пановский только что отправился в Москву. Вы должны были знать — я отмечал это в календаре.

— А Бриджетта? — спросил двойник.

— Отправилась вместе с ним.

— Надолго?

— До второго июня, когда Малинова повторит свою “Жизель”. Господи, Бернар, в чем дело? Вы выглядите так, будто я только что объявил о конце света.

Часом позже разговор принял другое направление.

— Мне не справиться с такой работой, — возражал Хэнзард.

— Чепуха, Натан, там нечего делать. Перепаять несколько проводов сумеет даже кретин. На марсианской базе наверняка есть запасные части. Вам понадобится не больше пятнадцати минут, чтобы превратить эти детали в то, что нам нужно.

— Но в лагере Джексон такой маленький передатчик!

— Сколько раз вам повторять, Натан, что размеры, так же как и расстояние, не имеют никакого значения. А энергию, которая вам нужна, даст обычная батарейка. Самое сложное — не собрать передатчик, а точно установить координаты. Я думаю, мы можем позволить себе один день потратить на тренировку. Вы когда-нибудь собирали усилитель?

— В школе.

— Тогда у вас не будет никаких трудностей. Усилитель много сложней передатчика. Давайте я покажу, что вы должны будете сделать. Пошли в лабораторию. Да, прямо сейчас. Нечего отлынивать… быстро, быстро.

Вечером двадцать девятого мая Хэнзард и Бриди стояли на Гоув-стрит и следили, как солдаты лагеря Джексон ходили сквозь стену насосной станции. Их количество сильно уменьшилось, Хэнзард насчитал меньше десятка.