«Молись, — услышала она тихий и мягкий голос. — Молись за своих детей».

Так Феба теперь и поступала, час за часом, день за днем. Так она и будет делать ровно столько времени, сколько Господь даст ей.

Господи, я предаю Марка в руки Твои. Господи, обрати сердце дочери моей… Господи, умоляю Тебя. Отец, прости их…Авва, храни их в Своей руке… Во имя Сына Твоего, Иисуса, молю… О Господи Боже небес и земли, спаси моих детей…

30

Когда рассвет окрасил горизонт в розовый цвет, Хадасса стояла на улице, перед виллой Юлии Валериан. Она оставила дом Александра еще до восхода солнца, чтобы больше не конфликтовать с ним. Он так и не понял, почему она решилась вернуться к Юлии. Он считал, что это глупо, неправильно, — и вот теперь, когда Хадасса смотрела на фасад этого элегантного дома, она подумала, что, может быть, он был и прав.

К ней вернулся ее старый враг — страх. Страх всегда был испытанным оружием в руках сатаны против нее. Даже сейчас, спустя столько лет, она вдруг почувствовала себя юной девочкой, какой она была среди других узников, согнанных на женский двор великого храма. Как же она забыла, что значит бояться за свою жизнь? И вот теперь этот страх наполнял ее, сковывал ее, покрывал ее холодным потом. Она даже могла чувствовать его вкус — металлический привкус во рту. И теперь она пребывала в сомнениях и отчаянии.

Почему я снова здесь, Господи? Разве не Ты избавил меня от этой жизни и от этой женщины? Так зачем же я снова пришла сюда? Чем я провинилась перед Тобой, Господи, что Ты прислал меня сюда?

Но Хадасса знала ответы на эти вопросы еще до того, как обратилась с ними к Господу. Он снова и снова повторял их ей. Он сделал их самой ее жизнью. Разве ее путь не был определен задолго до того, как она встретила в своей жизни Юлию Валериан? И Божья воля будет исполнена, какой бы она ни была. Но сейчас, в этот момент, в этом месте все казалось Хадассе пугающим.

Доверься мне, — снова и снова повторял ей тихий голос. — Доверься мне.

Когда Хадасса тянулась к дверной ручке, ее руки тряслись. Перед ней стояло лицо Юлии, искаженное до неузнаваемости маской ненависти. Хадасса помнила удары и злобный визг своей госпожи. Она помнила, как ее избивали до тех пор, пока она не потеряла сознание. Она помнила, что когда вновь очнулась, то увидела, что находится в темнице вместе с другими христианами, ожидавшими смерти.

О Господи, если бы Ты только пронес мимо чашу сию…

Ее пальцы, вцепившиеся в ручку двери, побелели, но не открывали дверь. Ей стало трудно дышать.

— Это то самое место, Рафа? — спросил слуга, который нес ее нехитрый багаж. Хадасса подняла голову и еще раз взглянула на каменный фасад дома.

Она слегка вздрогнула, вспомнив все те мерзости, свидетельницей которых ей доводилось быть в этом доме. Она смотрела на дом, не отрываясь. Еще не поздно было передумать. Даже сейчас она могла вернуться к Александру. Бог простил бы ее.

Разве я не исполняла Твою волю, Господи? Разве я не могу остаться с ним и помогать больным?

Но, глядя на холодный камень виллы, Хадасса знала, что Бог прислал ее сюда. И отвернуться сейчас от Юлии Валериан означало отвернуться от Господа, а без Него жизнь для нее не имела никакого смысла.

Да, она помнила темницу, холодную, сырую, зловонную. Но разве не в этой темнице она по-настоящему увидела Свет и была им согрета? Разве не там она обрела тот покой, который Бог обещал ей? Разве не там Бог сделал ее по-настоящему свободной?

— Рафа? — окликнул ее слуга. — Может быть, ты хочешь вернуться?

— Нет. Это здесь, — сказала она и открыла дверь. Опершись на свою палку, она стала подниматься по лестнице. Ее раненая нога ужасно болела, когда она дошла до следующей двери. Переведя дух, она постучалась. Никто не ответил.

— Никого нет дома, Рафа, — облегченно произнес слуга.

Хадасса постучала громче и стала прислушиваться, нет ли за дверью какого-либо движения.

Тишина.

— Я пойду за паланкином, — слуга повернулся и стал спускаться. Рукой он продолжал поддерживать ее, собираясь помочь ей спуститься.

— Нет. Я должна остаться здесь. — Полная тишина в доме встревожила Хадассу. Где же рабы Юлии? Она снова подняла рукоятку замка и постучала. Но тут дверь подалась, поскольку оказалась открытой.

— Рафа, не делай этого, — сказал перепуганный слуга.

Не обращая на него внимания, Хадасса вошла в переднюю и огляделась вокруг.

— Оставь вещи у двери.

— Но я не могу оставить тебя здесь…

— Оставь вещи и иди. Со мной все будет в порядке.

Он в нерешительности постоял на месте, оглядываясь вокруг. В доме царило запустение. Нехотя подчинившись, он вышел, закрыл дверь и оставил Хадассу в безмолвном доме.

В перистиле эхом отдавался стук ее палки о мраморные плиты. Фонтан не работал, вода в нем застоялась. Хадасса заглянула в триклиний и увидела полинялые подушки и пыльный стол. Мраморных статуй не было, хотя восточная стена по-прежнему была украшена мозаикой с изображением Вакха, веселящегося с лесными нимфами.

Отвернувшись, Хадасса направилась к лестнице, ведущей в верхние покои. Дойдя до верхней ступени, она остановилась, чтобы передохнуть. Боль в ноге была такой сильной, что Хадасса дрожала. Она снова прислушалась, но в доме по-прежнему стояла полная тишина. Спустя какое-то мгновение боль утихла, и Хадасса двинулась дальше, по коридору, в покои Юлии.

Дверь была открыта.

Сердце Хадассы колотилось, будто маленькая птичка, пытавшаяся вырваться. Ступив на порог, Хадасса заглянула в покои.

Юлии в постели не было.

Войдя в комнату, Хадасса увидела, что тут царит полный беспорядок. Сильно пахло остатками пищи. Пройдя на балкон, Хадасса увидела, что Юлия там. Она была совершенно одна, одетая в потрепанную длинную тунику. От легкого ветра туника облегала ее истощенное тело. Юлия опиралась о стену, как бы ища в ней опору, и смотрела на восток, на горы. Она выглядела крайне несчастной, и Хадасса невольно подумала, что не иначе, как она думает сейчас об Атрете. Когда-то он построил в тех горах прекрасную виллу, намереваясь увезти туда Юлию.

Хадасса неподвижно стояла и смотрела на Юлию, думая, осталась ли она такой же, какой была, или же жизненные обстоятельства изменили ее. Юлия опустила голову, и легкий ветер зашевелил тусклые локоны ее темных волос, падающих на плечи и на лицо. Вздрогнув, Юлия обхватила себя руками. И тут, повернувшись к балконной двери, она увидела Хадассу, лицо которой было закрыто покрывалом. В первое мгновение она испугалась и смотрела на Хадассу, не шевелясь.

— Рафа, — прошептала она.

Хадасса никогда не слышала, чтобы голос ее хозяйки был таким жалким.

Тот страх, который поначалу владел Хадассой, исчез. Она вспомнила немногие приятные моменты из жизни Юлии. Когда-то та была веселой и жизнерадостной девочкой. И теперь Хадасса с грустью смотрела на нее — тощую, бледную, изможденную болезнью.

Она подошла к Юлии ближе, и ее палка громко стучала по черепичному полу. Юлия продолжала смотреть на нее широко раскрытыми глазами, ничего не понимая.

— Пожалуйста, прости меня за то, что я вошла без доклада, моя госпожа. Но я стучалась, и никто не ответил.

— Добро пожаловать, — сказала Юлия, скорее чисто машинально, бессильно опускаясь на диван, стоявший у стены, и заворачиваясь в давно не стираное одеяло. Я здесь одна. Дидима и Троп бежали, как крысы с тонущего корабля. — Ее губы скривились в горькой усмешке. — Хотя они и так у меня практически ничего не делали. — Отвернувшись, она тихо добавила: — Мне даже лучше, что они ушли. Не надо голову ломать о том, как их продать.

— Прометей тоже ушел, моя госпожа?

— Нет. Я послала его в город, чтобы он нашел себе работу. — Она равнодушно пожала плечами. — Может быть, вернется, а может быть, и нет. Он ведь принадлежал Приму, а не мне. Прим был моим мужем… Если так его можно было назвать. — Юлия посмотрела на покрывало Хадассы и слегка нахмурилась. Она нервно подергалась, закутанная в свое одеяло. — Зачем ты пришла, госпожа Рафа? Ты ведь прикоснулась ко мне, и ничего не произошло. А врач сказал, что никакой надежды нет. — Юлия вздернула подбородок. — Может, ты пришла, чтобы посмотреть, подействует ли твое волшебство на этот раз? — За своей показной надменностью Юлия не смогла скрыть страха и безнадежности, отражавшихся теперь на ее лице постоянно.