Замысел этой книги возник у меня лет десять назад. Стояло лето, светило солнце, а мне пришлось три дня сидеть в Вильнюсском театре оперы и балета, куда съехались любители драмы из всей Литвы. Они показывали здесь свои спектакли, а мы, комиссия из нескольких человек, должны были отобрать и наградить лучших.

В один из антрактов, когда все разошлись отдохнуть, я остался в зале и засмотрелся в пустую оркестровую яму. В ней стояли рядами стулья, высились пюпитры для нот, в одной стороне красовалась арфа, а в другой стоял, прислонившись к стене, печальный контрабас.

И вдруг – сам не знаю, почудилось мне или упал с потолка кусочек штукатурки – дзинь, зазвенели струны. Это, пожалуй, и был первый аккорд, давший начало длинной сказке о театральных мышах, которые после долгих трудов превратились в крохотных человечков.

В моей книге и переплелись – дети и гномы, зверьки и птицы. Ведь они живут, греются в лучах того же солнышка и смотрят на нас добрыми глазами, а то и разбегаются бедняжки по нашей вине, предостерегая один другого: «Эй, прячьтесь! Опасность!..»

Когда я нашел задумку для своей книги, она была еще словно крохотный теплящийся уголек под проливным дождем. Каждая крупная капля могла его потушить. Надо было как-нибудь развести огонек. Вот я и стал собирать все, что бы пригодилось для моего костра: то душистую сосновую иголку, то кусочек бересты или соломинку со жнивья… Все я нес, словно птица, и складывал для будущего костра.

Когда огонь разгорелся и дым перестал есть глаза, я стал звать к нему всех погреться. И те, кто пришел, увидели сидящих у огня семерых гномов, семерых ребят и стайку зверюшек и птиц. Все они были разговорчивы и рассказывали о всяких приключениях.

Так появилась эта повесть, а может, и сказка, которую с литовского языка перевел для вас Виргилиюс Чепайтис. Он подобрал и русские имена для гномов. Может быть, кому-нибудь из вас будет интересно узнать, как они назывались раньше. Что ж, Дилидона звали Лямтатурис, Мудрика – Шюрпе, Бульбука – Егис, Дайниса – Миглюс, Мураша – Алис, Оюшку – Вай-Вай и Живилька – Лепутис.

А сам автор (иначе говоря, я), дяденька средних лет, может, чуть смахивающий на гнома Мудрика, обрадовался, что есть кому за костром присмотреть, схватил уголек и, перебрасывая его из ладони в ладонь, побежал разводить новый костер…

И все-таки этому чудаку, разжегшему костер, хотелось бы знать, согрелись ли вы у его огонька? Иначе говоря, приятно ли вам было читать эту книгу?

Казис Сая

1973 г. Вильнюс

На опушке леса, среди кустов цветущей сирени и высоких раскидистых лип, словно куропатка, расселась старая избушка. Два ее сонных окошка глядели на озеро, которое поблескивало за оградой палисадника. Остальные окна закрыты ставнями, и любой, пришедший со стороны леса, мог подумать, что в избе никто не живет. Разве что петух, этакий гордец, встретит гостя пронзительным «кукареку», что на человеческом языке значит: «Зачем пожаловали?» А потом из сарая выкатится коротышка пес Кудлатик, гневаясь, что незнакомые шаги помешали ему дремать и вполглаза следить за воробьями, воровато клевавшими из его миски. Скрипнет дверь, и через высокий порог из сеней перелезет Расяле. Она встанет босыми ногами на рыжий камень, прикроет ладошкой глаза, удобно устроит палец в носу и примется ждать, что же скажет гость.

– Папы нет дома, – объяснит она. – Папа уехал в город. Далеко-о, далеко… Мама на огороде, Гедрюс в школе, а Полосатик народил трех котят. Вот!

Вспомнив, что палец в носу держать не следует, она спрячет руки за спину, выпятив пузик, смущенно повертится на камне и – прыг! – через порог обратно в избу.

В горнице, где пахнет, как в мамином сундуке, не то воском, не то куличами, в стенах, под цветастой бумагой, шуршат и скребутся какие-то таинственные существа. Расяле уверена, что там прячутся гномы, о которых так много рассказывал дедушка. Больше всех Расяле полюбился гном Живилёк. Он самый маленький из всех – чуть больше мизинца, – озорной и веселый, под стать ей самой. Если Расяле споткнется, поскользнется и упадет, она тут же догадается, что виноват он – гном-невидимка.

– Не толкайся, бесстыдник! – говорит он Живильку.

Когда она чисто умыта и в волосах, словно синие птицы во ржи, порхают бантики, Расяле гордо попрекает гнома:

– Причешишь, раштрепа! Взрошлый парень, а не причешиваешьшя.

Но вообще-то они в большой дружбе. Разговорам – конца нет. Вместе они играют, по ягоды ходят, вместе Кудлатика кормят и котят ласкают. Даже засыпая, Расяле встречает Живилька, и вдвоем они путешествуют в царстве снов. Иногда соседи спрашивали:

– С кем это ты, Расяле, разговариваешь?

– С гномиками.

– А где же они?

– Там… – тыкала Расяле пальцем в какой-нибудь темный угол и добавляла: – Только очень уж пугливые…

Расяле могла бы перечислить по именам целый отряд гномов, которые обитают в лесу, а иногда, тихо перешептываясь, приходят к ней и бродят по дому. Она знакома с Дайнисом – этот красит шляпки грибам и ставит крапинки на птичьи яйца, чтобы птицам веселей было на них сидеть. Мураш приручил ежа и ящерицу. Иногда усядется на ящерицу и несется верхом так быстро, что даже мотоцикл его не перегонит. Слышала Расяле и про ученого Мудрика, который знает языки всех зверей и птиц. Ему что лягушка, что соловей – с каждым говорит, словно семечки щелкает. Гном Оюшка – цветочный парикмахер, он – чах-ча-х-чах! – подстригает и завивает цветы.

Расяле знает, что у гномов есть даже свой поэт, и заучила одну его песенку:

Дилидон, как вы уже догадались, командир гномов, в походе всегда затягивает эту песню.

Есть всякие истории о том, откуда взялись гномы, но Расяле кажется, что самая интересная и, конечно, самая научная – дедушкина.

Это было давным-давно – пожалуй, три лета и четыре зимы назад. Дедушка тогда жил в городе и только изредка приезжал в деревню погостить. Расяле очень любила с ним гулять, потому что дедушка все время что-нибудь рассказывал или, смешно надув губы, напевал разные мелодии: «Прум-пум-пум, прум-пум-пум!» Когда они с Гедрюсом удили рыбу, даже рыбки собирались вокруг лодки и слушали, как дедушка изображает трубу, виолончель или свой огромный контрабас. Гедрюс, бывало, сердился, что из-за этой музыки у них не клюет, а дедушка знай свое: «Прум-пум-пум, прум-пум-пум!..»

Однажды летом дедушка приехал, снял с машины контрабас в серой одежке, красиво обшитой кожей, с длинной «молнией» на боку, отнес в горницу и поставил на место пальмы, которая замерзла той зимой. Папа принес два чемодана, а шофер – узел с постелью, и дети узнали, что дедушка приехал навсегда. Тогда он и привез в своем контрабасе гномов, которым очень полюбились лес, Расяле, Кудлатик и весь хутор.

Не будем спорить с теми, кто утверждает, что гномы обитали здесь всегда, – дедушка считал, что они прибыли из театра, в котором он много лет пиликал и гудел на своем контрабасе.

– Однажды, – рассказывал дедушка, – приехал к нам в театр новый дирижер. Белая манишка, черный фрак – все как положено (а как положено, мы знаем: все дирижеры одеваются, словно сороки – в белое и черное). А у этого на лацкане медаль, волосы седые, как прошлогодняя осока, и дирижирует он не столько палочкой, сколько густыми насупленными бровями.