В том последнем дворе, куда Дима с Надей вбежали, было светлее. Свет проникал через подворотню, выходящую на Лиговку. Однако огни в окнах дома здесь почему-то тоже не горели. Видны были силуэты припаркованных во дворе машин. Навстречу бегущим Наде с Димой – врозь, параллельно друг другу – шел прохожий: он отшатнулся от их азартного бега, посмотрел испуганно. До спасительного – или гибельного? – прямоугольника, выходящего на проспект, оставалась пара шагов.

Погони за спиной не слышно. И у Димы не было того ужасающего, животного чувства, что он испытывал пару секунд назад: что сейчас ему в спину будут стрелять. Их решили не преследовать? Или засада ждет впереди?

Вот они вбежали в крайнюю подворотню. Внутри ее.., дверь в пышечную и в зал игральных автоматов.

А впереди – Литовский проспект, гремит трамваями, шелестит шинами.

Надя тяжело дышала. Щека ее была измазана грязью. В груди у Димы захолодело – может, сейчас они выбегут на проспект под выстрелы? Понимает ли это Надя?.. Дима опять схватил ее за руку – чтоб в случае чего прикрыть, защитить, оттолкнуть… Надя бежала уже тяжело, дышала хрипло. Ему приходилось едва ли не тащить ее. Устала? Или интуиция подсказывает – теперь не ему, а ей! – что сейчас они выскочат прямо на дуло автомата?.. И потому ее тело отказывается ей подчиняться? Некогда думать!..

Последние шаги по подворотне. Сейчас они выбегут из нее наружу. Дима внутренне зажмурился – как перед прыжком в смертельно ледяную воду.

Они выскочили на улицу, на тротуар. Вот он, такой светлый – после мрака двора – проспект. Дребезжа, посредине несется трамвай. Трое-четверо прохожих. Идут мимо, не глядят на них. Никого подозрительного. В них никто не стреляет.

Кажется, убийцы не успели совершить обходной маневр. Их никто не ждет!.. Дима повлек Надю к проезжей части, наперерез проспекту. Вероятность попасть под машину теперь – после того, как в них палили почти в упор – казалась ему чем-то не страшным, словно автомобили были виртуальными, как в компьютерной игре. Дима выбежал на дорогу в тот момент, когда авто стартовали от ближайшего светофора – перед Пушкинским переулком. Может, среди них и “девятка” убийц? Может, она совершила круг: свернула сперва на Пушкинскую улицу, а потом проехала по Пушкинскому переулку и вырулила теперь на Лиговку?.. И сейчас подлетает к ним?..

Дима был уже на середине проезжей части. Надя выпустила его руку. Бежала она совсем тяжело и отставала от Димы на два шага. “Мерседес”, рванувший на зеленый, бешено загудел ей, взял правее, промчался от нее в полуметре. Дима находился уже посреди проспекта, там, где шли трамвайные пути. Впереди, через встречную полосу, видна была суматоха Московского вокзала. Авто на полосе, отделявшей его от вокзала, ползли в пробке, машины были припаркованы в два ряда. По противоположному тротуару люди везли тележки и тащили чемоданы.

Там было спасение.

Дима оглянулся. Надя, с трудом дыша, хватая ртом воздух, добежала к нему, на островок безопасности у трамвайных путей. Казалось, каждый шаг дается ей с превеликим трудом. Дима оглянулся на ту сторону Лиговки, откуда они бежали. Ему показалось, что мужчина в черном длинном кожаном плаще стремительно идет от угла Кузнечного переулка по направлению к ним. Под полой плаща тот, казалось, что-то прячет. Надя ничего этого не видела. Она схватилась за Димино плечо рукой. Лицо ее посерело, она согнулась. Хватала ртом холодный воздух. Мужчина в черном плаще, казалось, все ближе подходит по тротуару именно к ним.

– Отставить отдых!.. – изо всех сил гаркнул Дима. – Вперед!! – И он опять схватил Надю за вялую, теперь сопротивляющуюся ладонь и повлек ее за собой на противоположную сторону проспекта, к вокзалу. Надя еле шла – ему приходилось буквально волочить ее за собой. Они пробежали, протащились, проскользнули среди медленно ползущих, злобно сигналящих им машин. Вот они уже на противоположном тротуаре. Здесь полно людей. Дима оглянулся назад, на проспект – мужчины в черном плаще нигде не видно. Надя переводила дух – полусогнулась, опиралась на него.

– Пошли! – грубо дернул он ее за руку и потащил за собою к вокзалу.

Все события последних десяти минут – выстрелы им вслед, лазанье, отчаянный бег неизвестно куда и неизвестно от кого – Надя воспринимала словно сон.

Кошмарный, тягучий, черный сон. Только в отличие от сна она чувствовала не страх, а дикую физическую усталость. Воздуха не хватало. Легкие горели пламенем. Ноги отказывались слушаться. Перед глазами летали красные мушки. Дима тащил ее мимо киосков с цветами – магазинчики казались ей одними огромными похоронами, затем по склизкой лесенке – на ней, словно на паперти, в шеренгу стояли старушки и выкрикивали: “Молодые люди, кому водочка дешевая!..” А навстречу им туго шла с вокзала черная масса людей. Наде больше всего хотелось сейчас опуститься на ступеньки и никуда, никуда не идти. Шедшая навстречу человечья масса больно ударила ей в грудь, потом пихнула в плечо. Надя вырвала руку из Диминой руки:

"Стой! Я больше не могу!!” Дима не стал ее ни тащить, ни уговаривать. Глаза его полыхнули злым огнем. Он взял ее за отвороты куртки. Резко встряхнул – так, что у нее аж сотряслось что-то в голове. А потом, без замаха, но хлестко ударил по щекам: сначала по одной, потом по второй. Она мгновенно почувствовала боль, как от крапивы, – и тут же, одновременно, и дикую ненависть к нему, и стыд за себя. Бабульки-торговки смотрели на нее с сострадательным любопытством, будто Надя была привокзальною шлюхой.

– Вперед! – гаркнул Дима. И она, сама удивляясь себе, вдруг безропотно подчинилась ему. Глаза застилали слезы, но откуда-то взялись силы, и она стала первой – лишь бы не видеть Димы, никогда не видеть! – агрессивно протискиваться сквозь вокзальную толпу.

Они миновали пригородные пути Московского вокзала, затем кассы и табло отправления дальних поездов: призывно сияли на нем зеленые строчки. Она теперь шла впереди, тараня ненавистную толпу, а Дима (от которого она теперь тоже хотела убежать!) поспешал, скотина, сзади. Наконец они пробрались туда, где находились перроны поездов дальнего следования. Надя и не хотела – да оглянулась на Диму беспомощно. Тот отрицательно помотал головой, крикнул: “Дальше!"

Они миновали уходящие направо – вдаль, перпендикулярно их дороге – железнодорожные пути, зеленые табло и уютно-зеленые поезда. Вокзал как-то незаметно кончился. Они вбежали в какой-то пустынный околовокзальный проезд. Под ногами захлюпала скользкая жижа. По обе стороны проезда стояли в шеренгу припаркованные машины. Справа и слева тянулись глухие – без окон, без дверей – кирпичные стены. Толпу словно бы выключили всю: ни единого человека рядом, только пустынные автомобили пообочь.

Они миновали закрытый автомобильный шлагбаум. Пошли теперь какой-то кривой улицей. Здесь светили редкие фонари и в глухих стенах кое-где, в беспорядке, – окна, прикрытые занавесками. Надя никогда не была в этом районе, но догадывалась, что они где-то на задах Московского вокзала и Старо-Невского проспекта. Впереди улица изгибалась. На одиноком балконе сушилось белое белье.

В спину им засветили фары. Дима подвинул Надю рукой с дороги, прикрыл своим телом ее спину. Всмотрелся в приближающийся темный слепящий силуэт автомобиля. И вдруг замахал рукой, голосуя, останавливая. Надя рефлекторно схватила его за руку, воскликнула: “Зачем ты?.."

Но машина уже остановилась рядом с ними: “Жигули-шестерка”, такая же, как Димина. Открылось окошко, из авто выглянул водитель:

– Куда?

– В Пулково, пятьсот даю! – азартно выкрикнул Дима.

– Садись! – весело махнул рукой шофер.

Через два часа они уже сидели в мягких креслах самолета “Ту-134”, совершающего рейс номер двадцать четыре – двадцать девять в Москву. Только тут Надя (всю жизнь смертельно боявшаяся неба, высоты и самолетов) почувствовала себя в полной, блаженной безопасности. И сразу подумала: как все в жизни относительно! Что ей теперь какой-то небесный перелет – после той опасности, которой они избежали!..