– Значит, ты явился на нашу Землю не за этим? – спросила Рейна АН.

– Нет.

– Не за тем, чтобы говорить нам о человеке по имени Эде, который сделался Богом и Владыкой Вселенной?

– Нет. Право же, нет.

Рейна указала на образник с голограммой Эде, замершей так же, как и все вокруг. Эде молчал и не смотрел на Данло.

– Значит, ты не веришь, что этот гадкий идол есть Бог?

Данло взглянул на пухлогубого, кривозубого, черноглазого Эде, чья лысая голова казалась слишком большой для его тела.

Программы Эде, должно быть, работали на полную мощность, пока он переводил это оскорбление в собственный адрес.

– Он не более Бог, чем ты или я, – с улыбкой ответил Данло. – Не более, чем грязь у меня под ногами.

Не более – но и не менее, добавил он про себя.

Его ответ, похоже, смягчил Фей Янга. Тот важно кивнул и спросил:

– Если ты прибыл на нашу Землю не для того, чтобы говорить нам о Боге, какова тогда цель твоего путешествия?

Какого бы ответа он ни ждал, слова Данло явно привели его в изумление.

– Мой народ умирает от страшной болезни, и я должен найти средство от нее.

Данло стал рассказывать об алалоях и губительном вирусе, и это, казалось, еще больше смягчило Фей Янга. За свою долгую жизнь старец видел много горя, и его внуки умирали от легочной горячки и других недугов. Кроме того, он, как и любой сайни, понимал, как легко может исчезнуть из мира целый народ.

– Мне жаль, но я не знаю лекарства, которое могло бы помочь твоему народу, – сказал Фей Янг. – Я никогда не слышал о такой болезни.

– Мне тоже жаль, – сказал Данло.

– Даже в Ясе ничего не говорится о таком лекарстве.

Данло промолчал, глядя на свою флейту.

– В Ясе ничего не сказано и о музыке, о которой говорил ты.

– Разве?

– По-твоему, я не знаю Ясу? – с обновленным гневом осведомился старец, и жилы у него на шее натянулись, как струны арфы. Это был опасный момент, но еще не тот, которого ждал Данло.

– Разве может кто-нибудь знать Ясу? – мягко заметил Данло.

– Что ты хочешь этим сказать? – вмешалась Рейна АН, а зсе старейшины и все сайни подхватили хором: – Что он хочет этим сказать?

Только Фей Янг молчал, сидя тихо, как заблудившийся охотник в ожидании восхода солнца.

– Да будет Яса всегда красива, – пропел Данло, закрыв глаза. Эти слова прошедшей ночью распустились у него в уме сами собой, как огнецветы, и теперь он молился, чтобы они оказались верными. – Да будет нам дано всегда находить новую красоту, и творить нашу священную Ясу, как Бог творит этот мир, всегда сохраняя его красивым.

На этот раз умолкла вся деревня – даже собаки, гложущие кости, молчали. Никто, видимо, не понимал, откуда Данло взял эти строки, и никто не мог объяснить, как может чужой толковать Ясу так глубоко. Выходило, что священный закон сайни, при всем своем совершенстве, неполон.

– Мы пьем музыку мира, – закончил шепотом Данло. – Да будут красивыми все наши песни.

Он посмотрел на красивый белый мундштук своей флейты и вспомнил строчку из Песни Жизни, которой научил его дед: “Халла тот человек, который приносит в мир музыку”.

– У моего народа тоже есть Яса, – сказал он Фей Янгу. – По духу они в общем-то одинаковы – священные заветы всех народов.

Чаша с пивом дрожала в руке Фей Янга. Слова Данло, должно быть, сильно отличались от речей Архитекторов, объявивших откровения Ясы ложными.

Данло глубоко подышал и заговорил снова:

– Если люди достаточно долго вглядываются в красоту Бога, то Яса, возможно, сама открывается им.

– Твоя мысль красива сама по себе. – Фей Янг протянул дрожащую левую руку и дотронулся до флейты Данло. Было ясно, что он ни разу не видел этой красивой вещи. – Я запомню ее навсегда.

Живот у Данло сделался твердым, как орех бальдо. Чувствуя, что момент почти настал, он поднес флейту к губам и заиграл. Фей Янг и остальные снова замерли, ибо никогда еще не слышали такой музыки. Они знали только музыку ветра и дождя, колыбельные, которые сайнийские матери поют своим детям в грозовые ночи, да пение птиц.

Мелодия, которую Данло выдыхал в свою флейту, напоминала все это и нечто иное, нечто большее. Данло играл китам далеко в океане и звездам в небе; играл боли, которую видел в глазах Фей Янга. Эта боль, как и музыка Данло, была красива своей чистотой и глубиной. Она связывала обоих мужчин с воспоминаниями детства и с красотой живого мира вокруг. В этом и состояло все назначение песни Данло: открыть свое сердце миру, найти тайную красоту в глубине человеческой души. Данло играл, и каждая нота, выдуваемая им, целила в сердце Фей Янга, как священная золотая стрела. Луна поднялась высоко, а костры стали догорать, когда Данло отложил наконец свою флейту. В глазах старика он видел слезы и нечто другое, великолепное и прекрасное – то, что открылось ему, когда Фей Янг только что пришел в деревню.

– Это очень красиво, – с трудом выговорил Фей Янг. – Я не знал, что бывают такие звуки.

Вот он, момент, подумал Данло. Вечное “сейчас”.

Вплоть до этого момента Данло не знал, что будет делать, когда он настанет. В этом весь ужас и вся красота будущего – не знать, не видеть этой неизведанной страны льдин и огня, где все возможно. Но Данло учили, что у человека всегда есть шанс выбрать будущее, поступив правильно и утвердив его в самый момент его наступления. Для этого в нужный момент нужно быть полностью живым, отзывчивым на каждый звук, каждую вибрацию, каждый луч света – на мерцающую взаимосвязанность всего сущего. Только тогда ты поймешь, что нужно сделать, когда ты не знаешь, что тебе делать. “Теперь” – это “теперь”, и так будет всегда. Страх в животе Данло растаял под напором чистой светоносной энергии. Под шкурой, на которой они сидели с Фей Янгом, лежал нож. Нож лежал там, под старым черным мехом, между ними, ближе к краю шкуры и к костру. Данло видел это место. Он знал его по случайным страдальческим взглядам старых глаз Фей Янга. Данло знал это, как раненый тигр знает место своей смерти, но сейчас он видел нож как будто впервые. Он знал, что без труда сможет помешать Фей Янгу достать нож, когда время придет, но сейчас он увидел нечто другое и остался сидеть, где сидел.

Медленно, как будто потягиваясь после сытной еды, он выпрямил ногу и нащупал пяткой нож. Сделав вид, будто наткнулся на камень, Данло нахмурился и откинул шкуру. Нож оказался на виду – маленький рыбацкий нож, кривой и отточенный, насколько возможно для обсидиана, то есть очень остро.

– Глядите, – воскликнул Данло, – кто-то потерял свой нож. – Он встал, поднял клинок над головой и спросил громко: – Кто знает, чей это нож?

Вся деревня, молча и не шевелясь, смотрела на маленький острый нож в его руке.

– Это мой нож, – нарушил тишину Фей Янг, протянув руку. – Должно быть, я обронил его, когда готовился к пиру.

– А-а, твой, – сказал Данло. – Можно, я позаимствую его ненадолго?

Не дожидаясь ответа, он сел на место, взял из деревянной миски большое красное яблоко, вырезал из него ломтик и подал Фей Янгу.

– Я слышу, у тебя пересохло в горле, – сказал он при этом. – Возьми, это поможет тебе смягчить голос.

Фей Янг, обменявшись быстрым недоумевающим взглядом с Рейной, пожал плечами, взял кусочек яблока и осторожно, как бы опасаясь отравы, откусил.

– У меня во рту тоже сухо, – сказал Данло. – Трудно играть на флейте, когда у тебя сухо во рту. – С этими словами он отдал Фей Янгу яблоко вместе с ножом и попросил: – Ты не отрежешь мне ломтик, пока я вытираю флейту? Я хочу показать тебе одну песню, если ты не против.

Фей Янг, сидя с яблоком в левой руке и ножом в правой, смотрел на нож, и момент затягивался. Потом он перевел взгляд на Данло, на его темные дикие глаза, красивую улыбку, обнаженное горло. Фей Янг смотрел, как Данло полирует флейту о медвежью шкуру. Теперь момент выбора и судьбы настал для Фей Янга, и казалось, будто этот момент длится вечно. Затем старец с загадочной улыбкой отрезал от яблока ломтик, подал его Данло и спросил: – Ты научишь меня своей песне?