Зайдя после двухнедельного отсутствия в мужской туалет я, конечно же, обнаружил там курящего одинадцатиклассника. Сообщив ему о том, что я вынужден запустить процесс административного наказания, я покинул комнату. При мне все ребята бросили сигареты в унитазы. Проблема встала в том, что я прилюдно обещал наказать того, кто не будет со мной соглашаться и поставил себя к стенке этими словами. Нарушить данное слово значило бы уронить уже свой авторитет.
На следующий день этот ученик не пришел. Этому может быть много причин, но я склонен видеть здесь свое незримое присутствие. За недолгий срок своей работы я успел зарекомендовать себя весьма прилично, не допуская панибратства, но подружившись со многими сложными детьми. В школьной среде меня воспринимают весьма серьезно.
В этот день я составил полноценный акт, с множеством устрашающих формулировок из нашего законодательства. Акт был подписан тремя, кроме меня, педагогами. Но помимо этого, оставалось место для подписи провинившегося ученика, который в общем-то, является хорошим парнем.
На следующий день я пригласил его к себе в кабинет и дал почитать акт. Пресекая его попытки оспорить документ, протянул ему ручку и потребовал написать, что он не согласен с прочитанным, но ознакомлен и поставить подпись. Все было проделано с самым серьезным видом. Парень (южных национальностей), считающий себя полноценным мужчиной, вспылил. Подписывать отказался. В итоге наших пререканий он самым неуважительным образом покинул мой кабинет, не реагируя на мои приказы остаться, и хлопнул дверью. Такое поведение в современных школах в порядке вещей.
Я дождался пока он зайдет в кабинет, где кроме всех одноклассников находился и учитель. Вошел за ним и потребовал вернуться ко мне.
В этот момент стоит оставить основную линию и поговорить об эволюции воспитания. Дело в том, что по глубочайшему моему убеждению, современные ребята находятся в большой беде. Уровень той части их сознания которая подвергается воспитанию деградировал в связи с тем, что деградировало само воспитание. Оно, в лучшем случае, деградировало до второго этапа. Но в основном я утверждаю деградацию до этапа первого (это пока не так явно бросается в глаза просто потому, что никто не пытается сдерживать их животные желания). Это значит, что в формируемой части сознания почти полностью отсутствуют те нормы морали и социальных связей, которые воспитываются третьим этапом (общностью культуры и характера нации). Более того, стремительно исчезают и более старые и фундаментальные нормы, воспитываемые вторым этапом. Фактически я работаю с формируемой частью сознания ребенка в таких условиях, когда она способна воспринимать лишь педагогические сигналы первого этапа эволюции воспитания! Все остальное, более привычное нам, этой части сознания малодоступно и неясно. Такую ситуацию в педагогике я называю экстремальной. Именно поэтому я, как педагог, вынужден конструировать экстремальные средства воспитания. У меня остается только один выход из положения: обращаться к тем нормам, которые формировались непосредственно на переходе с первого на второй этап. Только эти нормы способны раздражать воспитываемую сферу сознания ученика. При этом мне необходимо запланировать и каким-то образом перейти с этих норм на нормы следующего порядка - второго. Естественно, этот переход возможен только после того, как я одержу уверенную победу на нормах первого этапа. Но все это невозможно, если у педагога нет опыта взаимодействия с людьми на основе этих норм. Обо всех этих непростых аспектах мы поговорим позже, поговорим более детально. Сейчас возвращаюсь к практике.
Ученик, будучи выше моих 183 см. на пол головы и обладая атлетическим телосложением, повышает голос вслед за мной и требует, чтобы я перестал на него кричать. При этом он понимает, что я не отступлюсь от своего, учитывает сторонних наблюдателей, их внимание и формируемое мнение. Ситуация накаляется предельно, до того момента, когда очень возможен физический конфликт. Фразу, являющуюся Рубиконом, по его мнению он бросает мне смело. Кричит, что я бегаю по школе 'как крыса и всех ловлю'. При этом он давно перешел на 'ты' и не стесняется использовать в своей речи некоторые нецензурные обороты.
Я остаюсь в позиции педагога, ни в коем случае не перехожу в позицию мужчины, но при этом начинаю давить на те самые нормы первого этапа. Заявляю ему, что от крыс не бегают так, как он убежал из моего кабинета (подразумеваю его слабость). Показываю пальцем на сидящую девушку и говорю, что именно ей возможно убежать, поворачиваясь спиной к проблемам (привлекаю его внимание на половую сферу). Продолжаю, рассказывая о том, что если он при всех назвал меня крысой, то совсем уж неподобающим будет бегать от меня и дальше и стоит прямо сейчас же вернуться ко мне и разобраться во всем до конца (призываю его к смелости).
Он недоволен, даже взбешен. Но мы вместе возвращаемся в кабинет, где я сажусь и приглашаю сесть его. Постепенно градус напряжения свожу на нет (воспитание второго этапа не любит животной эмоциональности), перечисляю очевидные факты. Говорю о том, что я не предлагал ему подписать бумагу утвердительно, он не может с этим не согласится. Вспоминаю, что уже несколько раз ловил его с сигаретами на улице и ни одного раза до сих пор не сделал ничего дурного в его отношении. И с этим он тоже не может не согласиться. Тогда я спрашиваю, как можно охарактеризовать меня, давшего слово наказывать нарушителей и прилюдно его не сдержавшего? Спрашиваю, понимает ли он, как это называется. Он понимает и уже спокоен, даже сконфужен. Привожу в пример его друзей, которые день назад были пойманы мной за этим же занятием. Рассказываю, что их я не наказал, потому что они делали это очень хитро, и никто кроме меня этого не узнал. Объясняю, что если бы все зависело от меня, то я бы лично выводил их два раза в день на улицу для курения и только тогда наказывал бы за курение в стенах школы (Нечто подобное, кстати, великолепно описано у А.С. Макаренко). Говорю, что по моему замыслу, после того, как он поставил бы подпись, я выбросил бы эту бумагу и объяснил ему, как он меня подставляет. После этого перехожу к ситуации с его оскорблением. Спрашиваю, в чем он увидел мое 'крысиное поведение', есть ли что-нибудь такое, что он может мне предъявить. Он отвечает отрицательно и уже совсем подавленно. Я продолжаю подводить беседу к тем нормам, которые еще стоят на втором этапе (как посмотрят люди, как оценят, как с этим жить в будущем и чем это грозит), но стоят уже ближе к этапу третьему. Спрашиваю, понимает ли он теперь, как будут смотреть на меня его друзья. Он понимает. На вопрос 'что делать?' мотает головой совсем уж убито и честно говорит, что не знает.
В итоге мы вошли к его классу вместе. Резким криком я обратил внимание на себя (да, так ребята вели себя в присутствии учителя) и после этого пожал парню руку. Парень смущенно и пристыжено (не часто приходится идти на попятную при ровесниках, в частности девушках) говорит, что погорячился и просит прощения. Не обращаю внимание на просьбу и переспрашиваю, делает ли он это потому что я его заставил, или потому что считает, что так правильно. Отвечает - потому что правильно.
После этого он подошел ко мне еще один раз, наедине, и более смело и искренне извинился. А после присоединился к нашей компании (на большой перемене я вожу ребят на турники) и по всему его виду было понятно, что он мне благодарен. За воспитательное воздействие, за понимание, за то, что я не стал унижать его перед ребятами.
Что воспитывалось в нем описанной ситуацией? Многое. Первое, что хочется отметить - это понимание того, что силой можно решить далеко не все. Понимание того, что старшие люди часто знают и умеют больше. В некоторой степени покорность авторитетному слову и мнению. Но авторитетному не по звериному, на правах силы и жестокости, а по человечески на правах морали и знаний.
Я ни в коем случае не описываю это из чувства самолюбования. Мне данная битва далась очень непросто. Я хочу сказать, что даже из такой ситуации можно выходить с честью. Но самое главное, что при правильном подходе можно добиваться своей воспитательной цели. Я всколыхнул в мальчике чувство эмпатии, чувство совести. Научил его тому, что можно 'наступать на горло' собственной гордости во имя более высоких идеалов, во имя правды и справедливости. Только теперь, я уверен, этот мальчик будет смотреть на меня как на учителя.
