Основные решения на посту лидера страны Ельцин чаще всего принимал на пике усилий и во время кризисов, возникавших отчасти по его же вине. Неуживчивость и драчливость были свойственны ему еще с Березников. В Высшей комсомольской школе в 1988 году он говорил: «Я не тот человек, который выбирает легкие или более удобные пути, предпочитает идти по гладко вымощенной дороге вместо тернистой» (см. главу 7). Кипящий котел московских событий, плюрализм и быстро меняющаяся политика переходного периода предоставили Ельцину массу возможностей для активизации этих качеств.

Сам Ельцин и те, кто знал его в 1990-х годах, часто связывали это стремление к первенству со спортивным прошлым, хотя и он, и все остальные отлично знали, что управление страной — дело куда более сложное, чем игра в мяч с небольшим количеством участников и по строго определенным правилам. Это можно рассматривать как сочетание сценариев успеха и испытания — достижение результатов, сопровождающееся самоутверждением. Ельцин, скорее всего, видел в решении политических проблем проверку своих талантов: чем сложнее ситуация, тем больше его успех. Он воспринимал как должное то, что ему удавалось справляться с проблемой, а другим — нет.

Тренер Ельцина по теннису и его личный друг до 1996 года Шамиль Тарпищев, вспоминает, что на корте его ученик справлялся «за счет мобилизации нервной системы» и полностью выкладывался только в переломные моменты игры. «Он такой же в политике был, — замечает Тарпищев. — Чем хуже ситуация, тем у него больше концентрирования»[1123]. О своем решении выйти на улицу к людям и танкам в августе 1991 года Ельцин однажды сказал: «Перебирал в уме и то, и это. Я спортсмен, и прекрасно знаю, как это бывает: вдруг какой-то толчок, и ты чувствуешь, что игра идет, что можно смело брать инициативу в свои руки»[1124]. Точно так же он отнесся и к шокотерапии 1992 года, конфликту с парламентом в 1993 году, чеченской войне в 1994 году и избирательной кампании в 1996 году. Через несколько недель после расстрела Белого дома Эльдар Рязанов спрашивал Ельцина о мобилизующем влиянии, оказываемом на него критическими ситуациями. «Да, — ответил Ельцин. — Я слишком хорошо себя знаю, чтобы не согласиться с этим… Меня надо, значит, надо постоянно, так сказать, держать на хорошем взводе… Даже в спорте, когда занимался волейболом в студенческие годы… если простая игра, от меня ничего не увидишь… Если игра — ну на грани, я могу делать чудеса»[1125]. В тревожных ситуациях Ельцин предпочитал выжиданием довести кризис до крайности, чтобы возникло осознание необходимости решительных действий. Такова была его натура, и об этом хорошо сказал один из его помощников: «выжидать, пока не припечет, пока ситуация не станет смертельно опасной для него и его власти», то есть пока матч не войдет в решающую фазу[1126]. Ельцин медлил до того самого момента, когда интуиция подсказывала ему: «Пора!» Тогда в его крови начинал играть адреналин, и он вступал в игру.

«Сильный я человек или слабый? — задается вопросом Ельцин в „Записках президента“. — В острых ситуациях, как правило, сильный. В обычных — бываю вялым… Бываю и вообще непохожим на того Ельцина, которого привыкли видеть. То есть я могу сорваться, как-то глупо, по-детски…»[1127]

Ельцинская апатичность была двух основных типов, хотя разделить их порой довольно сложно. Первый, самый легко заметный тип — это эмоциональный спад из-за неудачи. О ряде психотравмирующих ситуаций, вызывавших подобные чувства во время перестройки, мы говорили в первых главах книги: перегрузка из-за необходимости управлять огромным столичным городом, «секретный доклад», атаки на него во время его политического воскресения. Драматические переживания никоим образом не прекращались и после 1991 года. В «Записках президента» он так пишет о шокотерапии в экономике:

Ельцин болезненно реагировал и на общий поток негативных новостей, и на конкретные события. Весной 1992 года он неделями пребывал в подавленном состоянии из-за неожиданно высоких темпов инфляции и отсутствия признаков возрождения производства. Весь первый срок его президентства характеризовался низкими экономическими показателями, но пессимистичность оценок варьировала день ото дня; апофеозом стал «черный вторник», 11 октября 1994 года, когда рубль за один день потерял четверть своей стоимости. После этого Госдума инициировала, но так и не провела голосование по вопросу недоверия правительству.

Конституционная турбулентность 1992–1993 годов породила целый ряд событий. Удар со стороны Руслана Хасбулатова и депутатов съезда в декабре 1992 года, по воспоминаниям Ельцина, привел к «рецидиву… психологического надлома», случившегося с ним после конфликта с Горбачевым в 1987 году[1129]. Надлом был настолько сильным, что возникали мысли бросить все это. 9 декабря 1992 года, когда съезд отказался утвердить Гайдара на посту постоянного премьер-министра, Ельцин вернулся домой в «Барвиху-4» «в полном трансе» и заперся в бане. «Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо». Так он и лежал, пока Коржаков не ворвался в баню и не отвел его домой, к жене. «Я его вовремя остановил от крайнего шага», — пишет Коржаков, предполагая, что Ельцин собирался покончить с собой, обварившись кипятком в бане и задохнувшись в пару. Коржакова, который описал эти события в своих антиельцинских мемуарах, трудно считать объективным свидетелем. Впрочем, исходя из слов самого Ельцина, можно предположить, что его посещали мысли о самоубийстве, а кроме того, он не опроверг предположений Коржакова в «Президентском марафоне», изданном в 2000 году. Это событие заметно отличалось от притворной попытки самоубийства, совершенной 9 ноября 1987 года[1130]. Через неделю после «сидения в бане», во время визита в Китай, Ельцин снова погрузился в мрачное настроение и прервал поездку, жалуясь на онемение конечностей. Коржаков, желая ободрить его, напомнил ему, что Франклин Рузвельт эффективно руководил американским правительством из инвалидного кресла[1131].

От этих проблем Ельцин оправился, но, поскольку весной 1993 года парламент был близок к объявлению президенту импичмента, он снова, по версии Коржакова, «впал в депрессию» и начал терять нить беседы во время разговоров. Еще более усилила это состояние смерть матери — за неделю до голосования по импичменту. На день рождения президента министр безопасности Виктор Баранников подарил ему импортный пистолет и коробку боеприпасов. Ельцин хранил этот подарок в шкафу в кабинете. Встревоженный этим известием, полученным от информатора, Коржаков велел одному из кремлевских поваров вскипятить обоймы. За несколько дней до заседания съезда в присутствии Коржакова и еще двух чиновников Ельцин вытащил пистолет, зарядил его и угрожал застрелиться. Он позволил уговорить себя отказаться от этой мысли, не подозревая, что пули уже обезврежены. Коржаков утверждает, что в конце концов спилил у пистолета боек[1132].