Российские журналисты описывали эти происшествия в мельчайших подробностях, пользуясь при этом полной свободой. Они упускали из виду, что склонность к неправильному употреблению слов была у Ельцина и в то время, пока он был здоров, и в ту пору считалась даже милой (не говоря уже о том, что это свойство было присуще и лидерам других стран — достаточно вспомнить хотя бы 43-го президента Соединенных Штатов Джорджа Буша-младшего)[1417]. В новой России больше, чем в других, более стабильных странах, никто не хотел проявлять снисходительности к ошибкам и неловким движениям президента.
Тревожность по поводу состояния его системы кровообращения не покинула Ельцина и после операции. Как и до 1996 года, он страдал бессонницей и пил снотворное. Его мучили боли в спине, из-за чего приходилось принимать болеутоляющие средства. Он спрашивал врачей, не связаны ли эти боли с состоянием сердца, но те сказали, что это не так. Любители теории заговора считали, что Ельцин пользуется своей болезнью, чтобы не отвечать на жесткие политические вопросы и чтобы проверить, кто из соратников ему действительно верен[1418]. Возможно, в этих теориях была доля истины, но Ельцин по-настоящему страдал от своей болезни, которая заметно ограничивала его возможности. По словам членов семьи, во время второго срока он больше всего переживал, что не удается полностью восстановить физическую форму, на что он рассчитывал, соглашаясь на операцию.
Из-за состояния здоровья у Ельцина не было другого выбора, кроме как заметно сократить рабочее время. Он по-прежнему был жаворонком (поднимался в 5 часов утра и принимал холодный душ), но часто оставался дома, а прессе сообщали, что президент «работает с документами». Если он приходил в свой кабинет, то это обычно происходило в 9 часов утра или на полчаса позже; его пребывание на рабочем месте после обеда было скорее исключением, чем правилом. Например, за январь, февраль и март 1998 года Ельцин задерживался в Кремле после 16 часов всего 7–8 раз, и два таких случая были связаны с официальными приемами в честь короля Бельгии и президента Украины. Журналистка, раскопавшая эту информацию, назвала свою статью «Ельцин в Горках». Название было весьма ядовитым: в Горках (не путать с «Горками-9» или «Горками-10»; речь идет о поселке к юго-востоку от Москвы, где находится усадьба «Горки») доживал остаток своих дней Ленин, ставший полным инвалидом после перенесенного в мае 1922 года инсульта. Фотография больного Ленина, накрытого одеялом в кресле-каталке, воспроизводилась во множестве советских исторических книг[1419].
Хотя всем было ясно, что Ельцин уже не тот, некоторые сообщения о состоянии его здоровья вводили в заблуждение. С ноября 1996 по декабрь 1999 года он восемь раз попадал в больницу с острыми недомоганиями. Во время отпуска в течение одной-двух недель в год он оказывался полностью недоступен для большинства своих сотрудников. Но все остальное время, даже рано уезжая из Кремля, Ельцин действительно «работал с документами» в «Горках-9». Да, он устраивал себе долгие, спокойные отпуска, но так поступали и многие другие мировые лидеры, не отличавшиеся слабым здоровьем. Рональд Рейган, например, за восемь лет взял 436 дней отпуска, то есть в среднем по 55 дней в году. Большую часть этого времени он проводил на своем ранчо в Санта-Барбаре. Джордж Буш-младший к середине 2007 года успел отдохнуть 418 дней, то есть 64 дня в год; его любимым местом проведения отпуска был Кроуфорд, штат Техас. Про президента Эйзенхауэра известно, что он провел 222 дня, играя в гольф в Аугусте, штат Джорджия[1420]. Ельцин после 1996 года отдыхал 30–40 дней в году. Находясь вне Москвы, он чаще, чем раньше, пользовался телефоном. Политики и чиновники должны были по первому его зову приезжать к нему со всеми документами, что и случалось практически каждый день. В отличие от Ленина в 1920-х годах, Ельцин не умирал, не превратился в лежачего больного и не утратил интеллектуальных способностей[1421].
В плане политики наибольшее значение имел тот факт, что и на втором сроке Ельцин, научившись разумно и целенаправленно расходовать свои силы, по-прежнему имел решающее слово при решении государственных вопросов. Сергей Степашин, который занимал несколько постов во второй администрации и стал предпоследним ельцинским премьером, говорил, что президент принимал «все принципиальные, стратегические решения» в его правительстве[1422].
Благим побочным эффектом ухудшения здоровья стало то, что Ельцин почти полностью бросил пить. В 1996 году он уже не употреблял спиртное каждый или почти каждый день в таких количествах, как это было раньше. Во время подготовки к операции и после нее его тяга к алкоголю заметно ослабела. Его мотивация питалась потребностью в самосохранении: Акчурин и Чазов сказали пациенту без обиняков, что, если он продолжит потакать своей привычке, это будет означать для него смерть, и Ельцин серьезно отнесся к этим словам. Ему было велено ограничивать себя одним бокалом вина в день — совет, которому он следовал неукоснительно, о чем и написал в «Президентском марафоне»[1423]. После увольнения Александра Коржакова и его приближенных вокруг Ельцина не осталось людей, охотно выполнявших роль его собутыльников. Теперь на его диету и распорядок дня стала больше влиять Наина Иосифовна. На государственных приемах и официальных ужинах президенту подавали красное вино, разбавленное подкрашенной водой, — на этом настояли члены семьи. Во время банкетов, по свидетельству его дочери Татьяны, он мог позволить себе один-два, реже три бокала красного сухого вина или шампанского, но всегда знал меру[1424]. Иногда эти ограничения нарушались, но даже отмечавшие такие случаи отечественные и иностранные журналисты признавали, что поведение президента ни в какое сравнение не идет с тем, что происходило во время первого срока[1425]. Алкоголь перестал быть неотъемлемой частью жизни Ельцина, как это было в начале 1990-х годов, и более не оказывал значительного влияния на его отношения с окружающими.
Как назло, трезвость не принесла ему политических дивидендов. Подавляющее большинство россиян и не подозревали о том, что его поведение изменилось, и большая часть авторов, анализирующих то время, пишет о нем так, словно он остался прежним. Скрытность Ельцина и стыд за прошлое мешали ему пускаться в какие-то объяснения. В заключительном томе своих мемуаров он отмечает, что считал недостойным «бить себя в грудь» и каяться в прошлых грехах, а кроме того, многие ему все равно не поверили бы[1426]. Ельцин попал в ловушку, в которую каждого можно загнать вопросом «Когда вы перестали бить свою жену?». Он не мог сказать, что победил свой порок, не признавшись в том, что страдал им в прошлом, а признаваться до своего выхода в отставку он не хотел. Без сигнала президента ни члены правительства, ни кремлевские сотрудники не могли говорить на эту тему. Оставалась она табу и для большинства журналистов.
Изменения к лучшему произошли и в психологическом плане. Усеченный второй срок в целом, как говорила мне его дочь Татьяна, был для него «более спокойным периодом», чем первый[1427]. Ельцин реже испытывал столь свойственные ему раньше перепады настроения, когда он из спящего богатыря превращался в разъяренного тигра. Физическое истощение больше не позволяло перегружаться, а потом страдать от упадка сил: «Я — уже другой „я“. Другой Борис Ельцин. Много переживший, можно сказать, вернувшийся с того света. Я уже не могу, как раньше, решать проблемы путем перенапряжения всех физических сил. Резких, лобовых политических столкновений. Теперь это не для меня»[1428]. Объективно «реформистский прорыв» России, как назвал Ельцин ситуацию в октябре 1991 года, был уже позади. Основы посткоммунистического порядка — хорошо ли, плохо ли — были заложены, а его переизбрание в 1996 году похоронило на этот раз надежды на реставрацию коммунизма. Хотя политические сложности по-прежнему возникали (стоит особенно отметить финансовый кризис 1998 года и попытку импичмента, предпринятую в 1999 году), по остроте они не могли сравниться с запуском шокотерапии, конституционным конфликтом 1993 года, первой чеченской войной или выборами 1996 года. К собственной роли после второй инаугурации Ельцин стал относиться более философски: казалось, он принял тот факт, что основная его работа сделана и оценивать его теперь будет история. Он понимал, что на горизонте завершение карьеры и передача власти — другу или недругу. Вскоре кто-то другой будет открывать цветные папки в кремлевском здании № 1.
