Но та сама объяснила:

— Бабушку. И отчима с матерью.

— Понятно… — не удержалась от вздоха Светлова.

— А кто это с ней, с Нинкой, сделал? — Девушка подняла на Светлову ясны очи.

Можно было не бояться, что она заплачет. Девчонка, очевидно, просто не умела этого делать — плакать.

— Я не знаю, — честно ответила Светлова.

— Не знаете?

— Хочу узнать.

— А-а!..

— У вас что, дела какие-то с Ниной были? — спросила Аня у юной заключенной. — Зачем она к тебе ехала?

— Да нет, никаких дел… Какие у нас тут могут быть дела?

— Просто она ехала тебя повидать?

— А что? Думаете, если мы такие… — девчонка кивнула на окна с решетками, — уже и нельзя?

— Нет, почему же.., я так не думаю.

— Мы, если хотите знать, настоящими подругами были…

— Я верю. Поэтому и приехала к тебе поговорить о Нине. Расскажешь мне о ней?

— Ну… Не знаю…

— Нина тебе о своей семейной жизни, о муже рассказывала?

— Ну, рассказывала немного, когда приезжала.

— Они как жили с мужем? Хорошо?

— Ну, не знаю…

— Люда, она ведь погибла, не забывай…

— Ну не знаю… Вообще-то, она последнее время говорила, что ребенка хочет завести.., очень. Да что-то там не получалось. Вот это ее волновало.

— А еще что-нибудь можешь вспомнить о Нине? Ну, примечательного?

— Она.., она… — девушка вдруг оживилась. — Она вообще та-акая была! Я таких девочек даже больше и не встречала в жизни… Она, например, выпутываться могла!

— Выпутываться?

— Да, выпутываться. Ну, как бы это сказать… В буквальном смысле!

— Что это значит?

— А вот что…

Девочка вытянула шнурок из кроссовки.

— Давайте я вам руки завяжу.

— Еще чего!

— Ну, вы мне завяжите.

Светлова завязала у нее на запястьях шнурок.

— Вот видите… — Ее собеседница потянула узел. — Не получается у меня. А у Семерчучки такие суставы были… Ну, что ли, гибкие очень… Она могла выпутываться.

Мы даже спорили много раз на это с другими девочками. И Нинка всегда выигрывала. И мы, в общем, с ней неплохо за счет этого жили. Она передачи сколько раз выигрывала! Деньги, конфеты, чай… Ее свяжут — на спор, а она возьмет и развяжется!

Выпутывалась, значит… В буквальном смысле!

Заехав прямо из колонии к Богулу, Аня застала лейтенанта “заделом”…

— Может быть, какие-то царапины? Какие-то особенности? Браслет, скажем, плохо защелкивался? — допытывался Богул у пожилой женщины, сидящей у его стола.

Лейтенант мельком, не прерывая беседы с женщиной, кивнул Анне, давая понять, что она может зайти.

— Знаете что… — женщина задумалась. — Его часы все время отставали… Ровно на две минуты. Если это действительно его часы, — она кивнула на “Ролекс” перед собой на столе, — то они тоже должны отставать… И.., ровно на две минуты!

Светлова сообразила, что к чему, — посетительница в комнате Богула, очевидно, была родственницей пропавшего год назад владельца машины, вызванная лейтенантом из Москвы.

И речь явно шла о часах, запримеченных Богулом на руке Кикалишвили.

— Ну, это слабая зацепка… — возразил Богул. — Их можно было уже сто раз отрегулировать. Показать хорошему мастеру.

— Он показывал! Все не так просто… Вадик был очень аккуратным человеком. Пунктуальным до минуты… Знаете, в бизнесе иногда и минуты могут оказаться решающими. И он часы неоднократно пытался отладить. Но они словно заговоренные. Две минуты — каждые сутки. Не больше не меньше. Он, в общем, все собирался купить другие… Да все откладывал.., потому что именно эти часы были ему очень дороги… Подарок! К сожалению, другие часы он купить так и не успел. Женщина принялась тереть глаза платком. Понятно было, что теперь у нее и надежды не оставалось на то, что этот пропавший Вадик обнаружится… Если часы нашлись, а хозяина спустя почти двенадцать месяцев так и нет, то это могло означать только одно. А именно: то, что он уже никогда не найдется.

Когда женщина ушла, Богул взял в руки часы и, сверившись со своими, поставил на них точное время.

— Итак… Проведем эксперимент. Сейчас двенадцать часов сорок минут. Через сутки увидим: отстают эти часы на две минуты или не отстают… Это часы Кикалишвили, — пояснил лейтенант Ане.

— И вы думаете, что именно они принадлежали пропавшему автовладельцу Вадику?

— Увидим!

— А вы уже спросили у Кикалишвили, откуда у него эти часы?

— Пока нет. Еще время не пришло… Чтобы задать ему этот вопрос убедительно, толково, я должен точно знать, что эти часы принадлежали пропавшему человеку. Тогда уж я друга Отарика спрошу так, что он не отвертится. Ну, а задам я этот вопрос сейчас… Что будет? Скажет Отарик: где взял, где взял — купил! И давить пока на него нецелесообразно. Этим приемом тоже нужно пользоваться с умом, в удобные моменты. Что ломать человека без особой нужды… Нет смысла.

Лейтенант убрал часы в сейф.

— Время пошло!

— Кстати, Богул, а каким образом у вас оказались часы Кикалишвили? — удивилась Светлова. — Как вы оформили изъятие?

— Да ничего я не оформлял, — хмыкнул белобрысый лейтенант, — просто попросил на время.

— Ничего себе “просто”! И он согласился? Теперь пришла очередь лейтенанта удивленно поглядеть на Светлову.

— Да… А что? У него были варианты?

— Ах, ну да! — вздохнула Светлова. — Кажется, на наших бескрайних просторах это называется “диктатурой закона”.

— Да бросьте вы подыскивать определения тому, без чего в нашей жизни никак не обойтись! — махнул рукой лейтенант. — Не углубляйтесь в эти дебри. Какая разница, как называется? Важно не как называется, а почему явление существует. И тут мы с вами, увы, ничего изменить не в состоянии. Поверьте уж мне в данном случае как историку.

Светлова усмехнулась: список ее визитов был на редкость изысканным. И очень насыщенным. Колония… Милиция… Теперь вот — приют!

— Осич Валентина Терентьевна.

Полная женщина с внешностью матери-героини пожала Светловой руку.

— Только, пожалуйста, излагайте вашу просьбу коротко. А то у меня скоро полдник.

— У вас?

— Ну, у детей, я хочу сказать…

— Как к вам трудно попасть! — пожаловалась для начала Аня.

— Совершенно верно.

— То есть, если бы Богул за меня не походатайствовал, вы бы и говорить со мной не стали? — Возможно. Наш приют — это детское учреждение, и оно не может не быть закрытым. Не говоря уж о том, что близкие и родные наших детей — это часто социально опасные личности. Поэтому кто попало войти сюда не может.

— Я уже убедилась.

Действительно, первоначальная Анина попытка войти в здание приюта была незамедлительно пресечена охраной. Довольно жестко, надо сказать, будто Светлова пыталась проникнуть в хранилище банка.

И только предварительно созвонившись с директрисой приюта Валентиной Осич и сославшись на просьбу Богула, Анне удалось договориться о встрече. Все это несколько контрастировало с внешностью Осич, с почти материнской теплотой и уютом, исходившими от этой пышной и приятной дамы, что так и хотелось гонимому страннику прислониться к ее пышному плечу и хоть немного отдохнуть. Такая и пожалеет, и приласкает. Правда, с этой женственной теплотой контрастировало и решительное, жесткое рукопожатие Валентины Осич. Неожиданно мужской жест. Как известно, женщины не обмениваются рукопожатиями — во всяком случае, спокон веку, согласно этикету, это было не принято.

— Итак, что вас, собственно, интересует? — Осич мельком взглянула на Аню.

И более, чем закрытость приюта и манера здороваться, Аню кольнул ее взгляд, острый и настороженный.

— Да я, видите ли, психолог, — затянула свою песню Анна. — Собираю материал для исследования. И Стас Богул посоветовал мне обратиться к вам.

— Ну, хорошо, хорошо! — прервала ее Осич. — Все понятно. Что конкретно вас интересует?

Непонятно было все-таки, поверила Осич Светловой или нет. Во всяком случае женщины с таким каменным рукопожатием безропотно “под лапшу” уши не подставляют. Но по каким-то причинам Осич согласилась с Аниной легендой и в ответ тоже затянула свою песню: