Мой милый друг, мы, может быть, нашли великую вещь — второй сальварсан! Мы совместно опубликуем наше открытие в печати! Мы весь мир заставим о нем говорить! Знаете, я всю эту ночь не сомкнул глаз, размышляя о наших великолепных возможностях! Через несколько месяцев мы, может быть, научимся излечивать не только стафилококковые инфекции, но также и брюшной тиф и дизентерию! Как ваш коллега, Мартин, я не допускаю и мысли о том, чтобы урывать долю той великой чести, которую вы всецело заслужили, но я должен сказать, что, если бы вы действовали в более тесном контакте со мною, вы бы уже давно пришли в своей работе к практическим доказательствам и результатам.

Мартин брел назад в свою комнату, ослепленный видением собственного отдела, ассистентов, рукоплескающего мира… и десяти тысяч в год. Но ему казалось, что у него отняли его работу, отняли его «я»; он больше не будет Мартином и учеником Готлиба, нет, он станет человеком скучного веселья, доктором Эроусмитом, Главою отделения микроорганической патологии, который должен ходить в крахмальном воротничке и произносить речи и никогда не чертыхаться.

Его одолевали сомнения. Может быть, фактор Икс будет развиваться только в пробирке: может быть, он не сыграет большой роли в лечении болезней? Надо узнать, узнать!

В лабораторию ворвался Риплтон Холаберд:

— Мартин, дорогой мой, директор только что рассказал мне о вашем открытии и о своих замечательных планах касательно вас. Я рад поздравить вас от всего сердца и приветствовать, как сотоварища, руководителя отделом… И вы так молоды… вам ведь только тридцать четыре, да, не правда ли? Какое блистательное будущее! Подумайте, Мартин (майор Холаберд отбросил свое достоинство и сел верхом на стул), подумайте, что вас ждет впереди! Если из вашей работы в самом деле получится толк, почестей на вас посыплется без конца, счастливец вы этакий! Избрание в научные общества, любая кафедра, какую только вы пожелаете, премии, крупнейшие ученые домогаются посоветоваться с вами, прекрасное положение в обществе!

А теперь послушайте, друг мой: вам, верно, известно, как я близок с доктором Табзом, и я не вижу причины, почему бы вам не примкнуть к нам, и мы втроем ворочали бы здесь делами по своему усмотрению. Разве не мило со стороны директора, что он с такой готовностью спешит вас признать и всячески идет вам навстречу! Такая сердечность — и такая широкая поддержка. Теперь вы узнали его по-настоящему. И мы втроем… мы, пожалуй, сможем увенчать здание научного сотрудничества органом, который осуществлял бы контроль не только над Мак-Герковским, но и над всеми другими институтами и естественно-научными отделениями всех американских университетов, и тогда исследования стали бы по-настоящему плодотворны. Когда доктор Табз удалится от дел, то я (с вами я могу говорить начистоту) — я имею основания предполагать, что Совет попечителей назначит меня его преемником. И тогда, мой друг, если ваша работа увенчается успехом, мы с вами будем вместе вершить дела!

Откровенно говоря, в нашем кругу очень мало людей, которые сочетали бы первоклассные достижения в науке с подобающими личными качествами (вспомните бедного старого Йио!), а вы — если бы вы преодолели свойственную вам некоторую резкость и ваше нежелание ценить видных общественных деятелей и обаятельных женщин (носить фрак вы, слава богу, умеете… когда захотите), право, мы с вами могли бы сделаться диктаторами науки по всей стране!

Мартин не находил ответа, пока Холаберд не ушел.

Его охватило омерзение перед крикливой непотребной тварью, именуемой Успехом и требующей от человека, чтоб он оставил спокойную работу и отдал себя на растерзание слепым поклонникам, которые задушат его лестью, и слепым врагам, которые его забросают грязью.

Он кинулся к Готлибу, точно к мудрому и нежному отцу, и просил спасти его от Успеха, и Холабердов, и А.де-Уитт Табзов с их сворой ученых, читающих доклады, и авторов, охотящихся за степенью, церковных ораторов, видных хирургов, прислуживающихся журналистов, титулованных спортсменов, сентиментальных королей коммерции, политиков, балующихся литературой, генералов, ударившихся в политику, дающих интервью сенаторов, изрекающих сентенции епископов.

Готлиб встревожился:

— Когда Табз пришел ко мне со своим кошачьим мурлыканьем, я понял, что он затевает что-то идеалистическое и гнусное, но я не думал, что он так быстро — в один день! — попробует сделать из вас граммофонную трубу. Придется мне препоясать чресла и выйти на бой с черными силами гласности!

Он потерпел поражение.

— Я никогда вас ни в чем не стеснял, доктор Готлиб, — ответил ему Табз, — но, черт возьми, я все-таки директор! И должен сказать, что я — может быть, в силу моей беспримерной тупости, — не вижу ничего ужасного в том, что Эроусмиту будет предоставлена возможность излечивать тысячи страдальцев и получить в обществе вес и почет!

Готлиб обратился к Россу Мак-Герку.

— Макс, — заявил Мак-Герк, — я люблю вас, как брата, но Табз — директор, и если он считает, что Эроусмит ему нужен (это тот худощавый паренек, который часто трется у вас в лаборатории?), то я не вправе ставить ему препятствия. Я должен его поддержать, как я поддержал бы капитана любого из наших кораблей.

Мартин не мог сделаться руководителем отдела, пока не соберется и не вынесет своего одобрения Совет попечителей, в состав которого, кроме самого Мак-Герка, входили ректор Уилмингтонского университета и три видных профессора из других университетов. Табз тем временем настаивал:

— А теперь, Мартин, вы должны срочно огласить в печати ваши выводы. Приступайте к делу немедленно. В сущности вам давно уже следовало это сделать. Набросайте как можно скорее сводку материалов по вашей работе и пошлите заметку в общество Экспериментальной Биологии и Медицины, чтоб напечатали в ближайшем выпуске своих «Трудов».

— Но я не готов для печати! Я хочу заклепать все щели, прежде чем сообщать что-нибудь во всеуслышание!

— Ерунда! У вас устарелый взгляд! В наши дни нельзя замыкаться в узком кругу — наступил век конкуренции не только в коммерции, но и в искусстве и в науке. Сотрудничество со своею группой, да! Но с теми, кто вне этой группы — конкуренция не на жизнь, а на смерть! Заклепаете все щели как следует быть, — но не сейчас, а после: мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь нас обогнал. Не забывайте: вы должны создать себе имя. И вернее всего вы его создадите, работая совместно со мною — к наибольшей пользе для наибольшего числа людей!

Когда Мартин приступил к статье, все время думая, не подать ли в отставку, но отказываясь от этой мысли, потому что все-таки Табз казался ему лучше всяких Пиккербо, — перед ним встало видение целого мира маленьких ученых, из которых каждый деловито хлопочет в камере без крыши. Восседая на облаке, за ними наблюдает божественный Табз в ореоле пышных бакенбардов, готовый одним дуновением смести любого из маленьких человечков, если тот утратит важный вид и позволит себе задуматься над чем-нибудь, о чем Табз не предписал ему думать. А за их суматошным курятником, невидимая для надзирателя Табза, стоит на грозовом горизонте худая исполинская фигура издевающегося Готлиба.

Литературное изложение давалось Мартину нелегко. Он тянул и тянул со своей статьей, а Табз сердился и подхлестывал его. Опыты приостановились; маленькую, лишенную крыши камеру Мартина наполнила печаль, и скрип пера, и комкание исписанных листов.

Впервые он не нашел прибежища в Леоре. Она говорила:

— А почему нет? Будет совсем неплохо получать десять тысяч в год. Рыжик. Уфф! Мы всегда были так бедны, а ты очень любишь хорошие квартиры и хорошие вещи. И потом — распоряжаться собственным отделом… Ты ведь сможешь по-прежнему советоваться с Готлибом. Он тоже заведует отделом, да? И все-таки остается независимым от доктора Табза. О, я голосую «за»!

Постепенно под нажимом возрастающего почета, оказываемого ему за общими завтраками в институте, Мартин и сам склонился «голосовать за».