…Хлопнула входная дверь – Митяй вернулся. Повадки всех спортивных живчиков одинаковы: сейчас он примет контрастный душ, выльет на себя полфлакона дорогого одеколона и угнездится на кухне с тарелкой мюсли и чашкой кофе без кофеина…

Сигареты кончились. Как всегда, не вовремя. Я смяла пустую пачку и, прицелившись, бросила ее в баскетбольное кольцо (вот для чего оно необходимо в этой комнатке с невысокими потолками, как мне не пришло в голову раньше!). Если я попаду в него…

Я не попала, но в момент броска дверь открылась и на пороге нарисовался Митяй. Он был босиком, в одних трусах и с полотенцем на шее. На мокрых темных волосах повисли капли воды. У него была идеальная безликая фигура, идеальный безликий загар (уж не солярий ли ты посещаешь в свободное от разбойных нападений время, крошка?), идеально уложенный безликий член, контуры которого просматривались достаточно ясно. Митяю и в голову не пришло стесняться; можно только представить себе, как он меня воспринимает: седая баба неопрятных лет, ровесница Ледового побоища. Смешно стесняться мумии фараона Рамзеса Второго.

Безлико-красивую физиономию Митяя исказила досадливая гримаса: эта сволочь (я), несмотря на убедительные просьбы, прокурила его комнату, да еще имела наглость гасить окурки в спортивных кубках.

– Я же просил не курить! – сказал Митяй.

– Да? Я что-то запамятовала. У вас хорошая фигура. Вы, случайно, не работаете моделью в журнале для гомосексуалистов?

– А кто такие гомосексуалисты? – невинно спросил Митяй, браво, мальчик, два – ноль в твою пользу.

– Долго объяснять, – я даже не нашлась что ответить, – какие у нас планы на сегодня?

– Как обычно. К двум везу вас на студию.

– И больше никаких инструкций на мой счет?

– Больше никаких.

– Завтрак входит в стоимость проживания?

– Да, конечно.

– Только договоримся сразу: никаких протеиновых добавок, никаких соевых бифштексов, никакого кофе без кофеина. Я люблю натуральные продукты: яичница с колбасой меня бы устроила. И хорошо заваренный кофе. Можно “Арабику”, но лучше “Мокко”.

Митяй сразу поскучнел.

– Я могу выйти за сигаретами? – спросила я, решив окончательно добить идеального спортсмена.

– Нет.

– Тогда купите мне две пачки “Житана”. Белого.

– Что еще?

– Я могу сделать один звонок?

– Нет.

– А вы говорите, что больше не получали никаких инструкций на мой счет. Между прочим, даже подозреваемым в преступлениях дается право на один телефонный звонок.

– Мы не в Америке.

– Да? А у меня такое ощущение, что мы в Чикаго тридцатых годов. Только там можно было безнаказанно заниматься киднеппингом.

– У вас устарелые сведения – везде можно безнаказанно заниматься киднеппингом. – Идеально скроенная черепная коробка Митяя наконец-то проявила тягу к философским обобщениям. – Так что я пока вас закрою и схожу за сигаретами. Давайте деньги. Только этого не хватало!

– У меня нет денег. Так что придется за счет вашей многоуважаемой фирмы. И оденьтесь, пожалуйста, не выходите на улицу в таком виде. Сейчас все-таки декабрь месяц!

Митяй запоздало застеснялся и неловким жестом занавесил фасад полотенцем.

– Можно, я хотя бы приму душ? – спросила я.

– Тогда мне придется закрыть вас в ванной. Уж не взыщите.

– Черт с вами, делайте что хотите. В сопровождении Митяя я отправилась в ванную, и он запер за мной дверь на щеколду.

– Послушайте, Митяй, – сказала я через дверь, – можно задать вам вопрос?

– Валяйте. – Он даже не удосужился открыть.

– Откуда у вас Дюрер?

– Что?

– Откуда у вас эта гравюра, из “Апокалипсиса”?..

– Это отец. Он увлекался графикой, это было его хобби. У него даже маленькая мастерская имелась и станок. Еще вопросы будут?

– Нет. Не забудьте, “Житан Блондз”.

Оставшись одна, я посмотрела на себя в маленькое зеркало: все правильно, именно такой и должна быть реакция молодого цветущего человека на заезженную седую клячу – мое лицо, уставшее от крови, брошенное мной на произвол судьбы, стремительно превращалось в посмертную маску: оно подготовилось к финалу гораздо более тщательно, чем я сама…

Стоя под струями воды, я поймала себя на мысли, что думаю не о произошедшем ночью убийстве, а об этом самодостаточном нарциссе-спортсменчике Митяе: хорошо подготовленный и натасканный на провокационные штучки несостоявшийся агент спецслужб Анна Александрова все еще жила во мне. Ее права на меня сегодняшнюю были гораздо большими, чем права давно исчезнувшей сценаристки Мыши. При известной доле изобретательности можно попытаться если не перетянуть Митяя на свою сторону, то, во всяком случае, нейтрализовать его. При условии, что в ближайшее время я не последую за старой актрисой, – от Андрея Юрьевича Кравчука можно ожидать всего.

Я не смогу доказать Кравчуку свою лояльность, как бы ни старалась, я всегда буду для него нежелательным свидетелем: меня нельзя проверить, потому что меня не существует в природе. Невозможно собрать обо мне никаких сведений, невозможно шантажировать меня при помощи каких бы то ни было документов и материальных свидетельств. Мне можно верить только на слово, но мое слово ничего не стоит.

И моя жизнь ничего не стоит. Так же как и жизнь старой актрисы. Кому же все-таки понадобилось убивать ее?..

…Митяй оказался не в меру заботливым парнем. Он спутал сигареты (вместо белого принес синий “Житан”), но к сигаретам приложил маленький презент, купленный, очевидно, в ближайшей аптеке: антиникотиновый мундштук.

– Вот, возьмите, специально для вас, – он отдал мне мундштук за завтраком, – отличная вещь, задерживает смолы и вообще здоровье укрепляет.

– Мне плевать на здоровье, – парировала я, – я курю очень много и часто. Если собираетесь держать меня здесь долго, стоит подумать о кондиционере.

Играя на железных нервах Митяя, я действительно курила беспрерывно: вперемешку с яичницей (он разорился и на яйца), вперемешку с хорошо прожаренными (канцерогенными!) гренками, вперемешку с отлично заваренным кофе – как давно я не варила себе кофе!

Аромат кофе забивал стерильный запах митяевской кухни, и парнишка начал заметно нервничать. Бедный ты, бедный, даже кофе для тебя – искушение святого Иеронима в Халкидской пустыне, запретный плод. К концу завтрака мы уже были врагами: хорошо вымытый педант-боевичок и опустившаяся престарелая бабенка. Это вполне устраивало меня: по незабытому (далеко не забытому, как оказалось!) опыту общения с Костей Лапицким и его людьми из спецслужб я знала, что в близкие отношения легче всего прыгать с самой нижней точки ненависти. Только ненависть является самым лучшим удобрением для любви.

…А теперь Митяй вез меня на студию, и я даже не представляла себе, что там меня ждет.

…Мы появились в павильоне незадолго до двух часов – официального времени начала съемки: почти вся группа была в сборе, никакого волнения, только обыкновенный режим предсъемочного ожидания. Первым нас встретил дядя Федор: несколько секунд ушло на оценку мезальянса (следуя полученным от Кравчука неведомым мне инструкциям, Митяй жался ко мне, как ревнивый любовник). Потом дядя Федор разразился обычной тирадой:

– Привет, старуха! Закадрила паренька? Я отделалась нечленораздельным причмокиванием и односложным вопросом:

– А что?

– Ничего. Это не с вас незабвенный художник Пукирев писал свое незабвенное полотнище “Неравный брак”?

Я пропустила шпильку мимо ушей. Собравшийся, как перед прыжком с трамплина, Митяй настороженно смотрел на меня.

– Ну, что здесь новенького? – неестественным голосом сказала я. Нашла у кого спрашивать! Пожалуй, самой свежей, самой убойной информацией обладают только три человека: я, Братны и Кравчук.

– Что может быть новенького в похоронной конторе… В глазах у меня потемнело, и в то же время я испытала чувство облегчения: Братны и директор отказались от своей безумной идеи скрыть преступление, значит, я не буду запачканной в сговоре с ними.