– Начальников отделов и главных конструкторов прошу зайти ко мне, – хмуро сказал Серебровский в микрофон селектора, но никто ему не ответил, как было принято, и он решил, что плохо нажал кнопку, и повторил еще раз свою просьбу немедленно прийти к нему ведущих работников его конструкторского бюро, но снова в селекторе была одна лишь шершавая тишина, и тогда он взглянул на часы и увидел, что еще только семь тридцать и никого сейчас здесь нет и не может быть.

Серебровский отошел к большому окну и прижался лбом к стеклу. Он смотрел на громадные корпуса опытного завода, на стеклянные дома лабораторий и думал, что это его детище, которому он отдал четверть века, половину всей жизни, сейчас мстило ему – холодно и отстраненно.

«Я всегда торопился, – думал он. – Я очень торопился делать мое дело и поэтому терял время, а скорее всего попросту его не заметил, а время невосполнимо, ничем не восполнимо, и, видимо, оно-то, это невосполнимое время, и определяет человеческое счастье – в полной мере…»