Когда в субботу утром сын Клинера и двое охранников не вернулись на склад, старик совсем обезумел. Теперь у него вообще не осталось рабочих рук. Поэтому он заставил заложников работать круглосуточно. В субботу ночью они совсем не спали. Занимались сизифовым трудом, пытаясь набить гору денег в коробки. Но отставание только увеличивалось. С каждым новым грузовиком, вываливавшим свое содержимое на пол склада, Клинер заводился все больше и больше.

Так что Роско почти три дня пробыла рабыней. Три долгих дня, полных страха и унижений. В этом был виноват я. Я так и сказал ей. Но, чем больше я ее убеждал, тем больше она призывала меня не винить себя. Я говорил, что во всем виноват я. Она отвечала, что я ни в чем не виноват. Я просил у нее прощения. Она говорила, что моей вины нет.

Мы слушали друг друга. Принимая то, что говорил другой. Но я все же был уверен в том, что в случившемся виноват я один. Я не был убежден на сто процентов, что Роско не считает так же. Что бы она ни говорила. Мы не поругались. Но это стало первым смутным намеком на то, что в наших отношениях не все гладко.

Мы помылись вдвоем в крохотном душе. Провели там почти целый час. Смывая запах денег, пота и огня. И разговаривая. Я рассказал Роско о том, что произошло в ночь с пятницы на субботу. О засаде под проливным дождем у дома Хаббла. Я рассказал ей все. О сумках с ножами, молотком и гвоздями. О том, что я убил пятерых. Я думал, Роско будет рада.

Это стало второй проблемой. Вроде бы незаметной. Мы стояли под струями горячей воды. Я услышал что-то в голосе Роско. Едва заметную дрожь. Не шок неодобрения. Просто намек на вопрос. А может быть, я перестарался. Я услышал это в ее голосе.

Мне почему-то казалось, что я совершил это ради нее и Джо. Не потому, что мне этого хотелось. Джо занимался этим делом, а она здесь жила. Это был ее город, ее люди. Я совершил это потому, что видел Роско заливающейся слезами, рыдающей так, будто у нее разрывалось сердце. Я совершил это ради Джо и Молли. В тот момент мне не нужно было больше никаких оправданий. Я все для себя оправдал.

Сначала это вовсе не казалось проблемой. Душ снял с нас напряжение. Вернул жизненные силы. Мы легли в кровать. Не стали закрывать шторы. День выдался восхитительный. На ярко-голубом небе сияло солнце, воздух казался чистым и свежим. Все было так, как должно было быть. Каким должен быть новый день.

Мы слились в объятиях любви — с огромной нежностью, с огромной энергией, с огромной радостью. Если бы в тот момент мне кто-то сказал, что ровно через день я снова буду в пути, я бы посчитал этого человека сумасшедшим. Я заверял себя, что никаких проблем нет. Что я их выдумал. А если и есть какие-то проблемы, то их можно объяснить последствиями стресса, прилива адреналина, усталостью, тем, что Роско побывала в заложниках. И восприняла это так, как воспринимает плен большинство заложников. Испытывающих что-то вроде ревности в отношении тех, кто не был заложниками вместе с ними. Что-то вроде осуждения. А может быть, все дело было в первую очередь в чувстве вины, которое испытывал я. Да мало ли в чем. Я заснул в уверенности, что мы проснемся счастливыми, и я останусь здесь навсегда.

Мы действительно проснулись счастливыми. Мы проспали далеко за полдень. Затем мы провели пару восхитительных часов под косыми лучами клонящегося к горизонту солнца, падающими в окно, целуясь и хохоча. Опять позанимались любовью. Нас подпитывала радость по поводу того, что мы живы, находимся в безопасности и вместе. Такого секса мы еще не знали. Как выяснилось, он оказался у нас последним. Тогда мы об этом еще не догадывались.

Роско съездила на «Бентли» к Ино за продуктами. Она отсутствовала час и вернулась с новостями. Она встретилась с Финлеем. Переговорила с ним по поводу того, что будет дальше. Это стало крупной проблемой. В сравнении с которой все остальные крошечные проблемы стали несущественными.

— Ты бы видел здание полицейского участка, — сказала Роско. — От него осталась куча золы высотой в фут.

Она поставила еду на поднос, и мы ели, сидя в кровати, жареных цыплят.

— Все четыре склада сгорели дотла, — продолжала Роско. — Взрывами обгорелые обломки разбросало до самой автострады. Вмешалась полиция штата. Пожарные машины пришлось вызывать из Атланты и Мейкона.

— Вмешалась полиция штата? — спросил я.

Роско рассмеялась.

— Теперь в это дело вмешались все. Оно разрастается как снежный ком. Начальник пожарной охраны Атланты вызвал специалистов по взрывным устройствам, так как не знал, чем были вызваны взрывы. Специалисты по взрывным устройствам не могут ничего предпринять, не поставив в известность ФБР, поскольку речь может идти о терроризме, поэтому Бюро тоже заинтересовалось этим делом. Потом сегодня утром подключилась Национальная гвардия...

— Национальная гвардия? А она-то зачем?

— Это самое интересное, — улыбнулась Роско. — По словам Финлея, когда взрывом снесло крышу склада, поток воздуха увлек деньги и разбросал их по всей округе. Помнишь горящие бумажки, сыпавшиеся на нас? Их тут много миллионов, рассыпанных на пространстве нескольких миль. Ветер разнес их далеко, на поля, на автостраду. Конечно, в основном купюры обгоревшие, но есть и целые. Как только взошло солнце, словно ниоткуда появились толпы людей, собирающих деньги. Так что Национальная гвардия получила приказ оцепить это место.

Я впился в цыпленка, обдумывая информацию.

— Национальную гвардию вызывает губернатор штата, так? — уточнил я.

Роско кивнула. Рот был набит едой.

— Без губернатора тоже не обошлось, — прожевав, подтвердила она. — Сейчас он в Маргрейве. Финлей позвонил в казначейство — из-за Джо. Оттуда присылают команду специалистов. Я же сказала, получился снежный ком.

— Что еще, черт побери?

— Конечно, у нас здесь будут большие проблемы. Город переполнен слухами. Похоже, все знают, что фонд Клинера приказал долго жить. Финлей сказал, половина жителей делает вид, что понятия не имела о происходящем, а остальные рвут волосы на голове, оплакивая еженедельную тысячу долларов, которой больше не будет. Ты бы видел старика Ино! Он вне себя от бешенства.

— Что с Финлеем? — спросил я.

— Что с ним может быть? Естественно, работы у него по горло. В нашем полицейском участке осталось четверо. Я, Финлей, Стивенсон и сержант. Финлей говорит, это вдвое меньше, чем нам нужно в данных чрезвычайных обстоятельствах, но вдвое больше, чем мы можем себе позволить теперь, когда субсидии фонда Клинера закончились. Впрочем, все равно ни увольнять, ни принимать на работу нельзя без согласия мэра, а мэра у нас больше нет, так?

Я сидел в кровати и ел. Только сейчас до меня начинали доходить проблемы. Раньше я их по-настоящему не видел, но теперь начинал видеть. В моем сознании возник большой вопрос. Вопрос к Роско. Я решил не тянуть с ним и получить честный, спонтанный ответ. Мне не хотелось давать ей время подумать.

— Роско, — сказал я.

Она молча подняла взгляд.

— Что ты собираешься делать?

Она посмотрела на меня так, будто я спросил у нее какую-то глупость.

— Как что, вкалывать до посинения. Работы полно. Нам придется перестраивать весь город. Быть может, удастся превратить его во что-то приличное. Я смогу играть в происходящем не последнюю роль. Собираюсь сдвинуть наш тотемный столб хотя бы на пару дюймов. Горю нетерпением приняться за дело. Это мой город, я хочу принять настоящее участие в его жизни. Быть может, выдвинусь в городской совет. Может быть, даже поборюсь за должность мэра. Вот будет здорово, ты не находишь? После стольких Тилов мэром будет Роско!

Я внимательно посмотрел на нее. Это был замечательный ответ, но не тот, который я хотел услышать. Я не собирался пытаться повлиять на решение Роско. Не собирался на нее давить. Вот почему я задал свой вопрос сразу же, до того, как сказал о том, что собираюсь делать я сам. Мне был нужен искренний, естественный ответ. Я его получил. Роско была права. Это ее город. Если кто-то и сможет навести в Маргрейве порядок, то именно она. Она останется здесь и будет работать как проклятая.