Сами по себе эти социальные сдвиги, равно как и ломка привычных стереотипов массового сознания, отнюдь не являются неожиданными. Ф. Энгельс еще в 1884 году писал: "...то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности, - и точка" [1].
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 85.
Однако эти тенденции социально и психологически противоречивы. Ослабление внешнего, институциального контроля за сексуальным поведением расширяет степень личной свободы, но одновременно порождает нормативную неопределенность; люди, которые привыкли к жестким правилам поведения, не знают, что они должны делать. Идея женского равноправия сплошь и рядом трактуется как одинаковость, и это оборачивается недооценкой психофизиологических особенностей мужчин и женщин. Либерализация норм половой морали во многих случаях благоприятствует экстенсивным связям со многими случайными партнерами, обесценивая сексуальную близость, лишая ее психологической интимности и способствуя распространению венерических заболеваний и иных инфекций, передаваемых половым путем, например СПИДа. Реабилитация чувственности и эротического воображения обогащает человеческую жизнь, но одновременно открывает новые возможности для психологического манипулирования личностью (коммерческий эротизм, порнография и т. п.).
Все это вызывает споры. Консервативно настроенные авторы, как правило, подчеркивают отрицательные стороны, издержки социального развития. Это естественно. Поскольку половая мораль принадлежит к числу наиболее традиционных элементов культуры, ее изменение воспринимается особенно болезненно. Лозунги защиты семьи и нравственности всегда находят живой отклик в некоторых слоях населения. Играя на их сексуальных страхах и предрассудках, легче всего скомпрометировать политического противника. Этот "метод" был известен уже в Византии XI века.
Превосходно вписывается в этот стереотип и идея "иностранного заговора". В 1798 году один английский епископ красноречиво предупреждал британскую палату лордов по поводу гастролей французского балета: "Отчаявшись повлиять на нас силой оружия, французские правители теперь предприняли более тонкую и опасную атаку... пытаясь осквернить и подорвать мораль нашей молодежи. Они послали к нам группу танцовщиц, которые с помощью самых непристойных поз и развратных театральных жестов вполне преуспели в том, чтобы ослабить и развратить нравы народа" [1].
1 Trudgiti Е. Madonnes and Magdalecs. N. Y., 1976. P. 32.
В наше время, не подозревая о приоритете почтенного епископа, те же самые идеи развивал в своем романе "Чего же ты хочешь?" (1969) советский писатель В. А. Кочетов, с той только разницей, что, по Кочетову, танцевально-подрывной деятельностью занимались не французские революционеры, а агенты ЦРУ.
Противники полового просвещения в нашей стране видят в нем результат влияния "растленного Запада", а американские неофашисты утверждали, что половое просвещение - следствие "грязного коммунистического заговора". Социологические исследования показывают, что воинственно-непримиримое отношение ко всему, что связано с сексуальностью, не является изолированным феноменом. Среди таких людей, как правило, больше женщин и лиц старшего возраста; они более привержены религиозным догматам, более религиозно активны; многие из них выросли в маленьких городах; они реже имеют сложные профессии, и у них ниже образовательный уровень; политически они более консервативны и авторитарны, а их взгляды на семью и сексуальность более традиционны; они более догматичны, отличаются меньшей политической терпимостью и более благосклонны к цензуре; мало кто из них получил сексуальное просвещение; они чаще других считают общество морально деградирующим и находящимся под угрозой заговора. Иногда их установки зависят от неудачного личного опыта, собственных сексуальных разочарований и трудностей. Но значительно важнее социальные факторы: условия, в которых эти люди воспитывались в детстве и юности, и их общий образовательный и культурный уровень.
Но как быть в таком случае с нравственностью? Можно ли дать этическую оценку сдвигам в сексуальном поведении, или наука должна только регистрировать происходящее, даже если это нам не нравится? Мы говорим о снижении уровня морального сознания в условиях сталинского террора и застойного периода, отмечаем издержки релятивизации и идеологизации нравственных категорий и т.д. Почему не сказать прямо о росте сексуальной безнравственности, какими бы социальными причинами это ни объяснялось?
Вопрос серьезный, но уже сама его постановка требует уточнения. Говоря о морально-нравственной регуляции человеческого поведения, этическая теория обычно, хотя и в разных терминах, разграничивает две сферы отношений. С одной стороны, мораль как регуляцию поведения посредством строго фиксированных норм, внешнего психологического принуждения и контроля, общественного мнения и т.д. С другой стороны, нравственность как сферу внутренней свободы, самоуправления и творчества личности, которая сама принимает нравственные решения и берет на себя ответственность за их последствия.
Традиционная половая мораль содержала очень мало нравственности во втором, личностном значении слова. Ее основные постулаты выводились из религиозных предписаний, а связанные с ними поступки жестко дихотомизировались на пороки и добродетели. Важнейшие аспекты сексуального поведения регулировались институционально. Табуирование определенных слов и действий мотивировалось сначала страхом, затем стыдом общественного осуждения. Сфера индивидуального нравственного усмотрения была чрезвычайно узкой, а эмоциональные переживания были связаны в первую очередь с чувством вины и раскаяния по поводу нарушения - неизбежного! - слишком жестких, не принимающих во внимание индивидуальных жизненных обстоятельств запретов и предписаний. Именно этот внутренний конфликт претворяется затем в философскую и психоаналитическую концепцию якобы неустранимого противоречия между сексуальностью и культурой.
