— Вы все всегда врёте! — отвечал бойкий Шулов и пригрозил ещё раз пожаловаться в ООН.

— Я вас никогда не обманывал, — ответил толстый полуначальник.

— Да, конкретно вас мы пока не уличали в обмане, — отвечал Шулов, — но это нас ни в чём не убеждает!

Около восьми вечера нам явился опять этот же полуначальник и сказал, что наш вопрос решился, и нас повезут сейчас на встречу с министром и с российским представителем. Микроавтобус уже выехал, собирайтесь. Мы стали собираться, ещё до конца не веря в то, что нас действительно отпустят.

Подъехали два микроавтобуса (не те ли, что должны были нас довезти до турецкой границы три дня назад?). В 20.40 мы погрузились в них и долго ехали по вечернему Батуми. Я подумал, что, наверное, сейчас нас вывезут за город, раздадут паспорта и скажут: валите, чтобы вас тут не было…

Микроавтобусы подъехали к некоему дому. Мы выгрузились около крыльца. На дверях было написано: "5-е отделение милиции: вытрезвительное".

— Сейчас приедет российский представитель. Подождите! — с этими словами нас ввели в двери. Тут же сотрудники УгРо, одетые в гражданское, исчезли. Мы оказались в «фойе» обычной милиции; за столом сидел майор лет пятидесяти. Были и прочие милиционеры рангом поменьше.

Никаких российских представителей никто, разумеется, не ожидал. Милиционеры равнодушно глядели на нас. Майор просто сообщил, что ему поручили свыше нас охранять; причины и сроки нашего задержания ему были неизвестны. Открыли решётчатую дверь, ведущую в узкий коридор; по этому коридору мы с рюкзаками и были переведены в одну из камер.

Камера была свободна — специально для нас. Величиной 3х4 метра, сырая, выкрашенная в зелёный масляный цвет, она включала одну кровать в виде квадрата 2х2 метра, решётку под потолком и голую лампочку.

— Располагайтесь. Это камера отдых, — пояснил майор.

Мы возбуждённо высказали кучу естественных вопросов. Майор во второй раз монотонно повторил, что ему поручено держать нас, а кто приказал — он не имеет права говорить. Наша сущность и преступления, совершённые нами, были ему неизвестны.

— Скажите нам своё фамилия-имя-отчество! — предложили мы.

— Не знаю. После скажу, — ответил майор и удалился, скрипнув железной дверью.

Охранники вытрезвителя отнеслись к нам спокойно-безразлично. Дверь нашей камеры выходила в общий коридор и обычно не была заперта. В соседней камере сидели местные люди, все задержанные, как они говорили, "ни за что". Камеры то закрывали, то забывали закрыть, и мы могли выходить в коридор, оканчивающийся удивительно грязным и мокрым туалетом. Один из толчков этого туалета был полон в точности до краёв, да и другие не сияли чистотой. Холодная вода из крана текла по полу и хлюпала под ногами, а по причине голодовки нам было дополнительно холодно. С другой стороны коридор оканчивался решётчатой дверью, за которой сидел охранник и следил, чтобы заключённые не заходили друг к другу в камеры.

Наши вещи остались при нас, и мы, удивляясь неожиданному повороту событий, улеглись спать всемером на большой, холодной лежанке.

Сегодня — четверо суток нашего задержания и двое суток голодовки.

Воздействовать на общество так, как в здании УгРо, тут уже нельзя. В окно не покричишь — оно крошечное, заделано решёткой и выходит в зарешёченный дворик для прогулок. По рации не поговоришь, по телефону не позвонишь. Колотить в дверь — совсем глупо, здесь, наверное, все колотят в двери, пока вытрезвляются. Остаётся ждать.

Миша Кошелев — первый, упавший духом. Целый день, ослабев, лежит в спальнике и пытается спать. Всего два дня голодовки, да в такой хорошей компании — и вот что-то ему невесело.

Марутенков — противоположность ему. Бодрый, всё время делает свои дыхательные и рукомахательные упражнения, которые я называю "лысая гимнастика". Он говорит, что не надо было хулиганить в здании УгРо, а нужно было спокойно себя вести с самого начала. Тогда и они были бы расслабленнее и помягче. Мы могли бы ходить в город, на базар, звонить и т. п. — считает он.

Костя Шулов, как всегда, активно призывает все громы небесные, телевизионщиков, журналистов, дипломатов, ООНовцев и питерских коллег-автостопщиков на головы врагам. Он считает, что

надо было сразу, в первые сутки задержания, звонить в Россию и требовать устроить переполох. Тогда мы, возможно, были бы уже на свободе, — считает он.

Андрей Петров спокойно воспринимает происходящее. Казанцев мечтает прекратить голодовку, сказавшись язвенником или ещё каким инвалидом. Народ развлекается журналом для компьютерщиков — в нём большая статья Казанцева о путешествии в Америку. Статья снабжена большим набором фотографий нашего друга на фоне всех американских достопримечательностей.

Миша Венедиктов спит. Что-то он, кажется, готов утратить самоходные свойства. Наверное, ему снится еда.

Интересно, где же пропавший Гриша Кубатьян? Ведь ещё в момент нашего задержания один из сотрудников спросил: а где восьмой? Ведь никто из нас не сообщал им до того, что нас восемь. Может быть, они его тоже арестовали и держат в другом месте? Но все, от Концелидзе до теперешнего майора, делают вид "ничего не знаю".

Днём нас водили на десятиминутную прогулку в тюремный дворик, огороженный решётками (наружу не пролезть), заплёванный, закиданный окурками. Эх!

День идёт к вечеру. Давали чай без сахара, а от тюремной еды мы отказались. Коллега, сидящий в соседней камере, заходил к нам по секрету — пообщаться. Его обещали выпустить через несколько дней. Передаём ему записки на волю.

Спали. Ходили на прогулку в тюремный дворик. Вновь читали пашин экземпляр журнала «Гео» с обширной статьёй про Египет, а также книгу "Практика вольных путешествий". Опять спали. Вспоминали, кто, когда и как начал путешествовать автостопом. В камере сыро и холодно. Всё без изменений.

Сегодня утром миновало шесть суток с момента нашего заточения.

Начались седьмые сутки. В начале седьмых суток дверь нашей камеры со скрипом отворилась. Вошёл майор (тот самый, который не знал своего фамилия-имя-отчества):

— Ну что, ребята. Сегодня приехали два ваших представителя из России. Наверное, вас скоро отпустят.

— А что за представители? — удивились мы.

— Спонсоры, или как там они, которые вас направили, — объяснил майор. — Один, вон, на него похож, с бородой. А другой без бороды. Так что, если хотите, можете начинать кушать.

Мы решили не бросать голодовку, пока нас не отпустят; но сообщение майора нас весьма взволновало.

— Это Фил! — кричал возбуждённый Шулов. — А второй кто?

Мы размышляли об этом интересном событии.

В этот день нам разрешили гулять сколько влезет (в тюремном дворе, разумеется). Некоторые из нас с радостью воспользовались этой возможностью. Паша, делая свою гимнастику, энергично размахивал руками. Мы смеялись: это он воображает, что избивает Концелидзе: вот так тебе! и вот так! Только оба Миши (Кошелев и Венедиктов) не радовались долгой прогулке, а лежали в камере, экономя исчезающие силы организма.

Охранники вытрезвителя радовались за нас и говорили, что теперь нас точно отпустят.

Гуляли мы очень долго. Потом, вернувшись в камеру, уже почти видели свободу через тюремные стены. И свершилось: примерно в пять часов вечера дверь камеры отворилась, и улыбающийся охранник известил нас:

— Ребята, амнистия!

Мы собрали рюкзаки. У ворот вытрезвителя стоял микроавтобус. Вероятно, именно он должен был нас отвезти на турецкую границу шесть с половиной дней назад. Или три дня назад — на встречу с «министром» и "российским представителем". Куда он повезёт нас в сей раз?