– Ты — калликанзарос, — заявила она внезапно.

Я повернулся на левый бок и улыбнулся в темноту.

– Копыта и рога я оставил в Управлении.

– Значит, ты знаешь, о чем я!

– На самом деле я Номикос.

Я потянулся к ней и нашел ее.

– На этот раз ты собираешься разрушить мир?

Я рассмеялся и притянул ее к себе.

– Подумаю. Если Земля рассыпается именно от этого…

– Знаешь, дети, которые родятся здесь на Рождество, — калликанзаросы по крови, — сказала она, — а ты как-то говорил мне, что твой день рождения…

– Ну хватит!

До меня вдруг дошло, что она шутит лишь наполовину. Если знаешь кое-что из того, что творится в Прежних Местах, в Горячих Местах, то в мифы поверишь без особых усилий — например, в историю о тех похожих на Пана духах, что собираются вместе каждую весну, чтобы десять дней пилить Мировое Древо и в последний момент исчезнуть при звоне пасхальных колоколов. (Дин-дон-колокола, щелк-щелк-зубы, цок-цок-копыта и т. д.) Мы с Кассандрой обычно не говорили в постели о религии, политике или эгейском фольклоре, но я ведь родился в этих краях, и воспоминания еще отчасти живы.

– Ты меня обижаешь, — сказал я, шутя лишь наполовину.

– Ты меня тоже обижаешь.

– Прости.

Я снова расслабился.

Через некоторое время я попробовал объяснить:

– Давно, когда я был еще совсем клопом, другие клопы дразнили меня «Константин Калликанзарос». Потом я вырос побольше и сделался пострашнее, и они перестали это делать. По крайней мере, они перестали называть меня так в глаза.

– Константин? Тебя так звали? А я думала…

– Сейчас меня зовут Конрад, так что не думай.

– Но мне нравится это имя. Я лучше буду звать тебя Константином, а не Конрадом.

– Ну, если тебе этого не хватает для полного счастья…

Рябая луна высунулась из-за подоконника, чтобы подразнить меня. Я не мог достать до луны, и даже до окна, и отвернулся. Ночь дышала холодом, сыростью и туманом, как всегда в этих местах.

– Уполномоченный по делам Искусств, Памятников и Архивов вряд ли станет подрубать Мировое Древо, — сказал я резко.

– О мой калликанзарос, — слишком быстро отозвалась она, — я этого не говорила. Но с каждым годом колоколов все меньше, и не все зависит от нашего желания. У меня есть предчувствие, что ты действительно как-то изменишь ход вещей. Может быть…

– Ты ошибаешься, Кассандра.

– А еще я боюсь и мерзну.

Она была и в темноте прекрасна, и я обнял ее, чтобы защитить от туманной сырости.

Сейчас, пытаясь воссоздать в памяти события прошедших шести месяцев, я понимаю, что пока мы возводили стены страсти вокруг нашего Октября и острова Кос, Земля уже оказалась в руках сил, вдребезги разбивающих все Октябри. Торжествующе наступая внутри и снаружи, силы окончательного распада уже маршировали меж руин — безликие, неотвратимые, с оружием наизготовку.

Корт Миштиго уже приземлился в Порт-о-Пренсе на древнем «Девятом Солнечном Автобусе», доставившем его с Титана вместе с грузом рубашек, обуви, нижнего белья, носков, разнообразных вин, лекарств и последних новостей из цивилизованных краев. Богатый и влиятельный галактический журналист этот Корт Миштиго. Насколько богатый, нам предстояло узнать лишь месяцы спустя; насколько влиятельный, я обнаружил всего лишь пятью днями раньше.

Бродя в одичавших оливковых рощах, разведывая тропинки через руины франкского замка или сплетая свои следы с иероглифами, оставленными серебристыми чайками на влажных песках бухт Коса, мы убивали время в ожидании искупления, которое не могло прийти, да которого на самом деле и не следовало ждать.

У Кассандры волосы цвета катамарских оливок, и вдобавок блестящие. У нее мягкие руки и короткие пальцы с тонкими перепонками. У нее очень темные глаза. Она всего лишь дюйма на четыре ниже меня, что заставляет удивляться ее грациозности, поскольку во мне шесть с лишним футов.

Конечно, рядом со мной любая женщина выглядит грациозной, складной и миловидной, поскольку во мне нет ничего от этих качеств: моя левая щека в то время представляла собой карту Африки в багровых тонах из-за того мутантного грибка, который я подцепил с заплесневелого брезента, когда раскапывал гугенхеймовское здание в Нью-Йорке; от бровей до волос расстояние не больше пальца, и у меня разные глаза. (Правым, голубым и холодным, я смотрю на людей, когда хочу их смутить; карий я приберегаю для Открытого Честного Взгляда.) Я ношу ортопедический ботинок, потому что правая нога у меня короче.

Но Кассандре не нужен контрастный фон. Она прекрасна.

Я встретил ее случайно, ухаживал за ней обреченно и женился на ней против своей воли (это была ее идея). Сам я не думал об этом всерьез даже в тот день, когда привел свою шлюпку в гавань и увидел там Кассандру, загорающую подобно русалке возле гиппократова платана, и решил, что хочу ее. Калликанзаросы никогда особенно не стремились обзавестись семьей. Я просто снова попался.

Было ясное утро. Пошел третий месяц нашей совместной жизни. Это был мой последний день на Косе — все из-за того звонка накануне вечером.

Вокруг все было еще влажным после ночного дождя, и мы сидели во дворике, пили турецкий кофе и ели апельсины. День начинал свой путь над миром.

Сырой порывистый ветер с моря пробирал нас до костей даже под толщей свитеров и сдувал пену с кофе.

– Розовоперстая Эос… — сказала она, указывая рукой.

– Угу, — кивнул я. — Она действительно мила, и пальчики у нее розовые.

– Погоди, давай поглядим.

– Да-да, прости.

Мы допили кофе и закурили.

– Я чувствую себя не в своей тарелке.

– Я знаю, — отозвалась она, — не стоит.

– Ничего не могу с этим поделать. Приходится уезжать, расставаться с тобой — вот душа и не на месте.

– Это может быть всего на несколько недель, ты же сам говорил. А потом ты вернешься.

– Надеюсь, — сказал я. — Но если это затянется, я за тобой пришлю. Правда, пока не знаю, где я буду.

– А кто такой этот Корт Миштиго?

– Веганский деятель, журналист. Важная шишка. Хочет написать о том, что осталось от Земли, а я должен ему это показать. Я. Лично. Черт побери!

– Тот, кто берет десятимесячные отпуска для морского путешествия, не может пожаловаться, что перетрудился.

– Я могу пожаловаться, и пожалуюсь. Моя работа была задумана как синекура.

– Почему?

– В первую очередь потому, что я сам ее так задумал. Я двадцать лет трудился как каторжный, чтобы Департамент Искусств, Памятников и Архивов стал таким, какой он есть, и десять лет назад я довел его до того уровня, на котором мои подчиненные могут справиться практически со всем. А меня отпускают на волю и призывают только иногда, когда надо подписывать бумаги. В остальное время я волен делать все, что мне взбредет в голову. А теперь такой подхалимский номер — Уполномоченный лично везет веганского писаку на экскурсию, которую мог бы провести любой штатный гид! Не боги же эти веганцы!

– Стоп, минуточку, — сказала она. — Двадцать лет? Десять лет?

Я почувствовал внезапную слабость.

– Тебе же еще нет и тридцати.

Мне стало еще хуже. Я помолчал немного и сказал:

– Ну, понимаешь, я, в общем, человек довольно скрытный, и как-то не случилось тебе об этом сказать… Кстати, сколько тебе лет, Кассандра?

– Двадцать.

– Угу. Значит… я примерно вчетверо старше тебя.

– Не понимаю.

– Я тоже не понимаю. И доктора не понимают. Я просто остановился где-то между двадцатью и тридцатью и остался таким, как есть. Мне кажется, что это, ну, что ли, одно из проявлений моей индивидуальной мутации. Это имеет значение?

– Не знаю… Да, имеет.

– Для тебя не имеет значения моя нога, и то что я такой волосатый, и даже мое лицо. Почему тебя беспокоит мой возраст? Везде, где нужно, я вполне молодой.