— Тот, который возится с глиной, — Барри Гамилькар, наш самый старый пациент. Он находится в больнице уже одиннадцать лет, и восемь из них провел, почти не вставая с постели…

В голосе доктора Грейвза слышалась законная гордость. Очевидно, посторонние посетители здесь были не такими уж частыми гостями, и поэтому мистеру Грейвзу очень хотелось поделиться своими успехами. Во всяком случае, лицо его сияло.

— А тот, который сидит за столом, — Лео Кройцер. Ему восемьдесят шесть лет. Когда-то, еще в годы Великой депрессии, он был довольно известным художником. Действительно неплохим художником. Потом он заболел и сошел со сцены, а нам его привезли пять лет назад. После моего курса лечения он снова стал рисовать. Честно говоря, выглядят его творения весьма странно. Но, глядя на них, нельзя отрицать, что что-то в этих каракулях есть… Извините, а теперь я вынужден буду вас оставить, — у меня сейчас обход. Если хотите, встретимся после обеда в моем кабинете.

— Спасибо, доктор, — поблагодарил его Молдер. — Если вы не против, мы попытаемся немного побеседовать с больными. А потом непременно найдем вас.

Он немного подумал и направился к старому художнику. Признаться, этот человек действительно выглядел самым разумным из присутствующих пациентов. Молдер пододвинул стул и сел рядом со стариком. Скалли тоже подошла и встала за спиной. Старушка подняла голову и подозрительно воззрилась на обоих.

— Лео, — как можно мягче начал Молдер. — Мы работаем в Федеральном Бюро.

Расследований и хотели бы задать тебе несколько вопросов…

Только тут Молдер осознал, что разговаривает с больным не как со взрослым, а как с ребенком. Но старик уже поднял голову и воззрился на пришельца. Впрочем, нельзя было ручаться за то, что Лео Кройцер не смотрит в космическую пустоту, раскинувшуюся где-то за спиной Молдера, — такие внимательные и в то же время отсутствующие были у него глаза.

И тут встряла старушка в инвалидной коляске:

— Между прочим, Лео — блестящий художник! И нечего скромничать, Лео! — она легонько толкнула старика в бок, но он совершенно не обратил на это внимания. — Президент Кеннеди повесил одну из его картин у себя в Овальном кабинете, правда ведь, Лео?

Молдер улыбнулся и кивнул. Проклятие, он совершенно не знал, как общаться с детьми!

— Доктор Грейвз говорил, что вы не были способны работать долгие годы и что лекарство улучшило не только ваше самочувствие, но и работоспособность…

— Это не лекарство! — неожиданно произнес старик. Теперь он смотрел прямо в глаза Молдеру.

— Но, в таком случае, что же это? — Молдер слегка растерялся. И тут раздался зычный голос санитара.

— Все, леди и джентльмены, три часа! Пора идти на обед! Кто может двигаться сам, идет головой вперед, кто не может, — ногами вперед.

Очевидно, это был непритязательный больничный юмор.

— Постойте, постойте! — запротестовала старушка. — Лео еще не дорисовал! Сейчас Лео дорисует и…

Не обращая внимания на эти крики, один из санитаров ловко зацепил левой рукой поручень ее коляски и увлек за собой к выходу, умудрившись при этом не выпустить из правой руки локоток другой старушки. Еще один санитар (кажется, тот самый, который прибегал утром с сообщением о приступе у Адамса) подошел к художнику со спины и мягким, но властным движением вынул у аего из пальцев карандаш.

— Но я же не дорисовал! — пытался слабо возмущаться Лео. Однако санитар был непреклонен:

— Потом дорисуешь, после обеда. Не заставляй нас ставить тебя в неловкое положение перед твоими друзьями и перед господами из Вашингтона! — Санитар поднял глаза на Молдера и Скалли, словно демонстрируя им: — «Поглядите, какая тяжелая у нас работа». Скалли сочувственно кивнула. Молдер поднял со стола листочек с незаконченным рисунком Лео.

С первого взгляда, это действительно походило на детские каракули — домик, забор, дым из трубы, летящая птица. Растопырившее ветки дерево и запутавшееся в этих ветвях то ли солнце, то ли луна. И все-таки какая-то деталь говорила о том, что картинка эта вовсе не принадлежит ребенку.

Да, конечно, — манера рисунка. Дети обычно очень неохотно отрывают карандаш от бумаги, предпочитая чертить длинные изломанные линии. Здесь же художник пользовался маленькими, короткими штришками — как делает это только профессионал. Значит, Лео и в самом деле когда-то был профессионалом. И, возможно, какие-то навыки профессионала в нем остались до сих пор — или вернулись под воздействием препарата доктора Грейвза.

Гостиница «Кленовый лист»

Уорчестер, штат Массачуссетс следующее утро

— Лекарство от болезни Альцгеймера! Молдер, ты понимаешь, каким серьезным достижением это является?

— А ты уверена, что эффект лечения существует в действительности, а не в отчетах и воображении Грейвза и Симпсон? Честно говоря, несмотря на все препараты, их пациенты производят достаточно удручающее зрелище.

— Молдер, ты ведь прекрасно знаешь, что болезнь Альцгеймера до сих пор считалась неизлечимой. Добиться хоть какого-то результата — уже огромный прогресс. Я просмотрела у доктора Грейвза несколько историй болезни и могу подтвердить тебе, что большинство больных, которых мы сегодня видели, до начала курса лечения не могли связать даже нескольких слов. Понимаешь, это действительно очень существенный прогресс!

— Что ж, я чувствую, что нам предстоит всерьез повозиться с этим делом.

Молдер скривил губы и снова постучал биркой ключей по стойке. Портье наконец-то положил трубку телефона, оторвался от экрана компьютера и повернулся к окошечку:

— Простите, сэр, требовалось срочно выдать информацию… Что у вас?

— Мы выезжаем из комнаты двести шесть и двести десять. Вот ключи. Не подскажете, где в районе аэропорта лучше всего пообедать?… Да, большое спасибо, мы так и поступим.

Выйдя из гостиницы, Молдер сощурился от брызнувшего ему в глаза света и едва успел отскочить назад, — лениво ползущая мимо поливальная машина чуть было не окатила его ноги радужной струей воды. Утреннее солнце сияло почти по-летнему, стеклянные двери отеля бросали на мокрый асфальт яркие мечущиеся блики, а залитые багрянцем клены напротив входа казались декорированными специально для какого-то праздника. Молдер глубоко вздохнул. Прекрасный денек для того, чтобы провести его, гуляя по незнакомому городу и не думая ни о сумасшедших стариках, ни об изнасилованных медицинских сестрах.

— А что, если между этими вещами есть связь? — неожиданно спросила Скалли.

— Между чем и чем? — не понял Молдер.

— Между изнасилованием и болезнью Альц-геймера.

— Ты хочешь сказать, что, если больные рисуют детские картинки, это может означать, что у них начинает пробуждаться сублимированная жестокость. А если они возятся с детским конструктором, это означает подавленные сексуальные комплексы? — в голосе Молдера звучала неприкрытая ирония. Скалли подняла на него непонимающий взгляд.

— Молдер, я вполне серьезно. Вспомни, что говорил доктор Грейвз, — его препарат увеличивает поступление в мозг ацетилхлори-да и стимулирует выработку каких-то гормонов, недостаток которых и обусловливает болезнь Альцгеймера. Или, наоборот, мои познания в биохимии не распространяются так далеко. Тем не менее, я помню, что избыток некоторых гормонов может вызывать различные психические отклонения. Например, шизофрению.

— Ты хочешь сказать, что Мишель Чартере изнасиловал восьмидесятилетний шизофреник?

— Вполне возможно. В конце концов, откуда ты знаешь, какое побочное действие может оказывать препарат доктора Грейвза?

— Ив том числе служить превосходным лекарством от импотенции? — Молдер уже веселился всерьез. — Не просто шизофреник, а невидимый восьмидесятичетырехлетний шизофреник?

Похоже, Скалли даже не замечала его иронии. Ее голова уже работала совершенно в другом направлении:

— А, может быть, дело не в лекарстве, а в самой больнице?…

— Дэйна, ты хочешь сказать, что там водятся привидения? В таком случае, наверное, нам обоим следует взять отпуск. Я понимаю, что наши последние дела могут заставить мозги крутиться именно в подобном направлении, но, подумай, — к чему приплетать мистику еще и сюда?