Мэри улыбнулась своим мыслям. Научиться танцевать танго оказалось вовсе не таким простым делом, как ей казалось вначале. Дело было не в движениях — основные па она освоила моментально. Да и с выражением лица особых проблем не возникло: мисс Аманде Робинсон было не привыкать изображать все что угодно, от смущения невинной девушки до откровенной похоти, от ледяной холодности до пылкой страсти. Но дон Эстебан приходил в отчаяние от языка тела, того самого языка, упоминание о котором пришлось так исключительно к слову во время маленькой стычки на Картане.
— Ничего не понимаю, Филиппе, — жаловался он старому другу, уютно устроившись за дальним столиком кофейни, — что я ни делаю, она по-прежнему танцует «холодную красавицу». Неужели правы те, кто утверждает, что всем в жизни человека управляют гормоны? Те самые гормоны, которые подавлены у этой девушки проклятой химией? Это ужасно, Филиппе, разве можно так поступать с женщиной? И ради чего? Неужели пилотов-мужчин так мало, что еще и женщины должны учиться маневрам, векторам переходов, межзвездной навигации, подавляя в себе саму радость жизни? Женщина, которой запретили любить… Поверьте, я перепробовал все и не знаю, что еще можно предпринять в этой ситуации!
— Осторожнее, друг мой, — дон Гонсалес предостерегающе качал головой, — осторожнее! Пытаясь научить донью Марию испытывать страсть, — или хотя бы правильно изображать ее — вы рискуете тем, что чувства, которые стараетесь пробудить в ней вопреки всему естеству, отразятся от холодного металла ее рассудка и пронзят ваше собственное сердце…
— Ну что вы такое говорите, Филиппе, какие чувства, в мои-то годы! — Дон Эстебан со смехом махал рукой, а хозяин кофейни только со чувственно вздыхал. «Именно в ваши!» — Хотел бы сказать он, но обижать старого друга? В конце концов, еще год — и девушка покинет Санта Марию. Даст Бог, ничего непоправимого за это время не произойдет…
Мэри не знала об этом разговоре. Она просто делала все возможное для того, чтобы дон Эстебан одобрил наконец ее умение танцевать, и вот великий день настал. Впервые пришла она на площадь Сан-Себастьян не зрительницей, но полноправной участницей и теперь с нетерпением ждала начала фиесты. Роза, которую неизменно вручал ей при каждой встрече дон Филиппе, пламенела, как и ее губы. Парик, легкомысленное платье, туфельки на каблуках, длинные перчатки, макияж… Татуировку на виске она старательно замазала — среди знакомых ее наставника нашелся пожилой актер, подаривший ей крохотную баночку профессионального грима, маскировавшего все, что требовалось замаскировать и легко менявшего оттенок в зависимости от цвета кожи, на которую его накладывали. Мэри загорела, и это ей шло: дон Эстебан категорически заявил, что истинная тангера не может быть такой белокожей, как донья Мария, так что пришлось выбирать между краской для тела и загаром. Девушка выбрали загар и не жалела об этом. Теперь она понимала разницу между искусственной смуглостью и естественным оттенком, который приобрела ее кожа в результате часов, проведенных в саду виллы сеньора Родригеса. Неспешность жизни на Санта-Марии больше не казалась ей противоестественной, все чаще она вспоминала старую ирландскую поговорку: «Когда Бог создавал время, Он создал его достаточно». За этот год она лишь однажды выбралась в Пространство Лордан, предпочитая отдавать свободные дни и часы своему новому увлечению. Келли откровенно дулся, упирал на то, что следовало бы больше думать о будущем, если уж она хочет получить по завершении карьеры собственную яхту, но она только отмахнулась, пообещав другу взяться за ум, когда контракт на Pax Mexicana закончится.
Ну когда же наконец музыканты, расположившиеся на помосте в центре площади, настроят инструменты! Сил нет ждать, сколько можно! Внезапно она увидела в толпе знакомое лицо. О, это же сеньор Вальдес… надо же, как ему идет штатское, кто бы мог подумать! Однако в остальном он совсем не изменился: тот же разворот плеч тот же гордый взгляд, остановившийся… не может быть… Мэри уже приготовилась к радости от встрече с однокашником и вдруг поняла, что дон Хуан, в эту самую минуту приглашающий ее па первый танец, не узнал свою официальную спутницу. Ах так?! Да это же просто подарок судьбы! Благоразумно молча приняв приглашение, — голос-то у нее вряд ли так уж сильно изменился — она вслушалась в первые такты и надменно повела плечом: лучше этой мелодии ничего нельзя даже пожелать! Шаг, еще один, надменный и одновременно покорный взгляд искоса… Мужская ладонь на талии, провести кончиками пальцем по этой гладко выбритой щеке, откинуться на сильную руку, выпрямиться, вскинуть подбородок… Помни, что говорил тебе наставник: ты, именно ты выбрала этого мужчину, что бы он там ни думал; сейчас ты принадлежишь ему, а через минуту уйдешь, не оглядываясь… Последний аккорд, изысканный поклон мужчины, реверанс женщины…
— Благодарю вас за восхитительный танец, сеньорита. Меня зовут Хуан Вальдес. Могу ли я узнать ваше имя?
— Вы вполне уверены, что не знаете его, дон Хуан? — насмешливо прищурилась Мэри, позволяя себе, наконец, торжествующую улыбку при виде того, как все шире открываются глаза партнера.
— Не… не может быть… донья Мария?! Вот это да! Поверьте, я не каждый день ощущаю себя болваном, но…
— Но музыка снова играет, дон Хуан. Вы намерены танцевать, или мне следует поискать другого кабальеро?
— Ни в коем случае, сеньорита! — тряхнул головой Вальдес, и новая мелодия подхватила их и закружила, как листья, попавшие в порыв метра. Еще одно танго, еще, еще одно… наконец Мэри шутливо взмолилась:
— Пощадите, сеньор! Еще один танец, и мои ноги начнут заплетаться, и я опозорю своего наставника!
— Ваше слово — закон для меня, донья Мария. Не угодно ли присесть, — с этими словами Вальдес увлек ее за столик все той же кофейни, к которому тут же подскочил ловкий мальчишка лет двенадцати, путающийся в огромном, не по росту, фартуке. Стульев у столика было с полдюжины, и они немедленно заполнились: подошли еще две пары. Ледяной «Мохито» и обжигающий кофе теснились на щелястой столешнице, свечи в разноцветных бокалах мерцали, а музыка все так же дразнила и звала за собой. Мэри обратила внимание на то, что, представляя ее собравшимся, Вальдес ограничился «доньей Марией». Судя по проскакивавшим в его глазах знакомым смешливым искоркам, он затевал какую-то каверзу, и капитан Гамильтон даже, пожалуй, догадывалась, какую. Сейчас должен подойти еще кто-то, кого она помнила по Картану, и Хуан, которому явно скучно выглядеть дураком в одиночку, готовится разыграть однокашника по полной программе. Именно так, по-другому и быть не может. Иначе зачем он, склонившись к ушку, выглядывающему из под выбившегося из прически локона, прошептал:
— Вы сможете хоть на несколько слов изменить голос?
Мэри кивнула, украдкой подмигнув своему спутнику, и тут увидела, кому предстояло стать объектом розыгрыша: к их столику, не потрудившись даже убрать с лица кислое выражение, приближался Энрике Маркес. Поманив к себе дона Хуана, на губах которого появилась улыбка предвкушения, девушка чуть слышно пробормотала ему на ухо:
— Шутка может оказаться с последствиями, а ни одного канала я тут не вижу. — И Вальдес закашлялся от смеха, подавившись коктейлем. Однако он тут же посерьезнел и, поднявшись на ноги, с достоинством ответил на поклон Маркеса. Мэри рассматривала Энрике без особого удовольствия, лицо ее оставалось приветливо-бесстрастным. Маркес ей категорически не понравился. Судя по всему, он остался таким же желчным типом, но теперь в нем появилась совершенно не шедшая ему льстивая угодливость, и девушка пожалела о затее своего приятеля. Маркес и всегда-то был злопамятен и вспыльчив, но человек, подошедший сейчас к столику, по неясной пока причине ощущался ею как серьезная опасность. Однако отступать было некуда. После обмена приветствиями — Мэри проворковала «добрый вечер» самым шелковым голосом, на который была способна — Энрике всерьез вознамерился поближе познакомиться со спутницей Вальдеса и пригласил се на танец. Тут и настал ее звездный час.
