Она хотела, чтобы ее ребенок был яркой, сверкающей звездочкой, в которой светились бы ее собственные гены, соединившиеся с генами лучшего из возможных отцов.

Умнейшего, интереснейшего, интеллигентного и страстного мужчины. Тома Голдмана.

Месяц назад Элеонор, возможно, и выбросила бы все это из головы, но предостерегающие слова доктора Хэйди о шести месяцах звенели в ушах. Надо было что-то решать с Полом. В конце концов, разве Том Голдман давал ей надежду? Он женился на своей глупой принцессе. Вот и все…

Но разве не было намеков в офисе? Встречи у Изабель? И потрясающей ночи в Нью-Йорке, когда он потянулся к ней и своим прикосновением разбудил ее тело и взорвал душу?

Она могла бы принять решение, успокоиться, смириться, осесть. Но Том отнял у нее такую возможность. В те замечательные часы он словно открыл ей наконец, что такое жизнь, открыл все, что она в состоянии была почувствовать… Открыл ее самой себе.

Сукин сын, подумала Элеонор и с трудом сдержала набежавшие слезы. Ты сделал мое положение в десять раз хуже.

Ты сделал мою боль невыносимой.

Качая головой, Элеонор открыла дверь туалета и быстро пошла в свой кабинет. Из автомата взяла пластиковый стаканчик кофе, вынула из сумочки нетронутый завтрак. У нее не было времени поесть перед выездом на работу, потому что в эти дни она приезжала на студию в половине седьмого. Так было надо. На работе кризисная ситуация.

Она отпила водянистого кофе и взялась за отчет по фильму «Собачьи дни». Комедия, которую она купила за полмиллиона долларов и которую теперь надо сильно переделать. Режиссер сцепился со сценаристом, три ведущих актера ушли в последнюю минуту, оставив Элеонор решать, что делать дальше. В контракте режиссера Мэри Тронт был пункт, в соответствии с которым «Артемис» теряла два миллиона долларов, если Элеонор запретит картину. Но если фильм провалится, потери вырастут до трех миллионов.

И «Собачьи дни» — это только одна из неудач. Студия потерпела еще два фиаско по маркетингу в Юго-Восточной Азии. Они продвигали там «Тяжелую артиллерию», прошлогодний хит «Артемис», приключенческий фильм из тех, что обычно хорошо идут в Азии. Но название в переводе оказалось неудачным, оно противоречило местным обычаям почитания предков. Кроме того, Элеонор обвинили в подтасовке цифр, и ей пришлось нанять бригаду юристов, чтобы остановить запущенный маховик и не довести дело до суда.

Вот такая теперь у нее жизнь… Элеонор невыносимо жалела себя, глядя на плывшие перед глазами слова и цифры, в которые она никак не могла вникнуть. В последний месяц одна катастрофа за другой. Они разразились сразу после триумфального выступления на заседании правления в Нью-Йорке. Неудача за неудачей. Элеонор утратила способность управлять студией, руководить ею как надо. А Том Голдман всегда рассчитывал на нее. Он выбрал именно Элеонор для этой работы. Постоянно приходилось тратить время и силы, чтобы придумывать, как решить возникшую в последнюю минуту проблему.

В кабинете было прохладно: лопасти кондиционера, бесшумно крутясь, гоняли ветерок по комнате, защищая Элеонор от жара яркого, жгучего солнца, но прохлада не помогала ей сосредоточиться. Элеонор понятия не имела, как это могло случиться. Она чувствовала себя беспомощной, словно дело, которым занималась столько лет, выскальзывало из рук… А как иначе объяснить, что неприятности возникают именно тогда, когда, казалось бы, все уже решено? Бюджет она сама одобрила, бумаги сама подписала…

Как же она могла допустить такие грубые просчеты? Элеонор спрашивала себя, и лоб ее при этом хмурился. Ведь собранность — ее вторая натура. Как же могло такое случиться?

Волнение охватило Элеонор. Сейчас не время для неудач. Стоит ей ослабить внимание, как акулы мгновенно почуют добычу, и тогда она потеряет не только Тома, но и работу.

Элеонор начала делать заметки по «Собачьим дням».

Губы сжались в твердую линию. Ну, если они рассчитывают, что она выбросит белый флаг, то им придется, черт побери, долго ждать. Она не могла помешать Тому Голдману разбить ее сердце — известно, любовью управлять нельзя, именно поэтому она так опасна. Но «Артемис студиос» находится под ее контролем, и она не собиралась выпустить ее из рук, сколько бы пожаров ни пришлось погасить.

Она всю жизнь боролась, чтобы пробиться наверх. И уж конечно, не собиралась сдаваться сейчас.

В дверь постучали.

— Войдите, — рассеянно сказала Элеонор. — Мария, это ты? Мне нужен контракт Мэри Тронт и стенограмма обсуждения сценария. И еще я до смерти хочу настоящего кофе.

— Ты хочешь только кофе? — ласково спросил Том Голдман.

Элеонор испуганно вздрогнула и подняла глаза. К ней подходил Том с обычным бумажным пакетом. На нем был тот же черный костюм, который он надевал в Нью-Йорке, золотые часы «Картье» и гарвардский галстук. Он выглядел великолепно.

— Никаких пончиков, — сказал Голдман, вынимая два стаканчика профильтрованного кофе и осторожно протягивая ей один. Он указал на нетронутый завтрак. — Но я вижу, ты проголодалась.

Элеонор взяла кофе и молча поставила на стол.

— Чем могу быть полезна? — холодно спросила она.

— Элеонор…

Она не хотела этого слышать. Она ничего не хотела слышать.

— Том, я снова спрашиваю: чем могу быть полезна? Если вопрос не о бизнесе, то поговорим потом. Я занята.

Голдман посмотрел на нее долгим взглядом. Его красивые черные глаза выражали нежность и сострадание.

Элеонор ощутила печаль, слабость и тоску. Ее охватила паника, к горлу подступил комок. «О нет, пожалуйста, никакой доброты, никакой жалости, — думала она. — Я справлюсь одна, только не это». Сама собой правая рука потянулась к выдвижному ящику стола.

— Нам надо поговорить, Элеонор, — сказал Голдман.

— Мы и так говорим каждый день, — ответила Элеонор, — об этой студии. — Пальцы ее впились в маленькую бархатную коробочку, которую она держала в ящичке. Она тихонько раскрыла ее. — И к тому же нам не о чем говорить.

— Но мы ведь не можем делать вид, что Нью-Йорка никогда не было. Элеонор, поверь, для меня это очень много значило. Я знаю, тебе обидно. Мне очень жаль, что ты…

— Том, — невольно вырвалось у нее. Как ты смеешь жалеть меня? Как ты смеешь предлагать мне успокоиться? — Если хочешь знать мое мнение, то в Нью-Йорке ничего не случилось. Во всяком случае, ничего такого, что касалось бы меня. — Она повернулась к нему, глаза ее сверкали от ярости. — Мы оба слишком много выпили и, насколько я понимаю, допустили досадный промах, о котором нам обоим лучше забыть. — Она говорила ледяным тоном.

Том покачал головой:

— Не верю я тебе.

— Поверь. — Пальцы Элеонор шевелились под столом, скрытые от взгляда Тома. — И потом, на этот раз ты меня можешь поздравить.

Он сконфузился.

— С чем поздравить? Почему?

Элеонор Маршалл вынула левую руку из-под стола и решительно протянула. На безымянном пальце сверкало кольцо Пола. Рубины, изумруды, сапфиры соперничали по яркости с утренним солнцем.

— Сегодня утром Пол сделал мне предложение, — сказала Элеонор, отчетливо произнося каждое слово. — Я приняла его предложение. — Она посмотрела на Тома долгим взглядом. Ее тело напружинилось от ярости, пламенем горевшей внутри. — Я выхожу замуж, Том, — объявила она. — И знаешь что, я просто не могу больше ждать.

Дэвид медленно вплыл в спальню, распыляя под мышками «Шанель л'Эгоист». Он полюбовался своим прекрасным телом в настенном зеркале Меган, потом взял белый мохнатый халат, надел его и нетуго завязал пояс.

— Ты еще не все упаковала? — спросил он Меган.

— Нет.

Меган старалась оторвать взгляд от груди Таубера. «Пора перестать на него пялиться», — говорила она себе, но у нее не получалось. Она никак не могла поверить в то, что он реальный. Обнаженный Дэвид — само совершенство. Он оказался еще более мускулистым, чем она представляла в своих фантазиях. Стоящий в дверях спальни в белом мохнатом халате, стройный и загорелый, он выглядел как парень с календаря школьницы, который девчонки прикалывают на стену над своей кроватью. Да, Дэвид потрясающий. Неужели он не понимает этого?